Невеста Христа

Н.И. Салов-Астахов
~

«Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть.
Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».
Откровение 2:10

ГЛАВА 1

В ДОМЕ РОДИТЕЛЕЙ

Любимая дочь. На даче. Беседа раввинов. Кто был Иешуа?

Долгие годы жизнь в доме крупного оптового купца-мануфактуриста Вейнберга текла обычным порядком. При умелом ведении дела его торговый оборот увеличивался с каждым годом, последнее же время все шло как-то особенно бойко. Но это материальное благополучие не составляло главного в жизни супругов Вейнберг, их сокровищем были три миловидные дочери-подростка, наполнявшие радостью сердца родителей.

Вся забота родителей была сосредоточена на их воспитании и старании привить им добрые древнееврейские обычаи и принципы жизни. Они вселяли в их сердца веру в благословенного Иегову, Который в прошлом оказывал так много помощи верным Ему израильтянам.

Древний род Вейнбергов дал в свое время немало стойких мужей-раввинов, защищавших и свято оберегавших отеческие религиозные предания. Этот род можно было с полным правом назвать носителем религиозной жизни, каких уже мало осталось среди этого народа, все более и более теряющего свое религиозное благоухание.

Супруги Вейнберг иногда глубоко скорбели о том, что Бог не дал им наследника, сына, который мог бы продолжить их древний род, но такие минуты бывали очень редки, и три веселые и резвые дочурки всегда умели рассеять их грусть. Как весенние птички, они наполняли своим веселым щебетаньем весь дом и сердца родителей.

Особенной радостью супругов была их старшая и более любимая ими дочь — Юдифь, которая с ранних лет оказалась самой развитой и способной. Раннее влечение маленькой Юдифи к религии и ее не по летам серьезные вопросы о Боге зажгли в сердцах родителей глубокую надежду на то, что она будет, со временем, истинной носительницей их религии и отеческих преданий. До мельчайших подробностей расспрашивала она иногда родителей относительно обрядовой стороны их религиозной жизни.

Все древнееврейские обычаи свято оберегались и строго соблюдались в этом семействе. Во время празднования Пасхи отец, обыкновенно, рассказывал своим любопытным дочуркам о великом значении этого праздника для евреев. Он говорил им о том, как еще в седой древности их предки долгое время были рабами сурового и беспощадного тирана, египетского фараона. Как в одну историческую ночь, ночь бдения, евреи, по повелению благословенного Иеговы и под водительством знаменитейшего еврея и пророка Божия — Моисея, с сумами за плечами и с посохами в руках, окруженные детьми, в первый раз ели пасхального агнца с пресным хлебом и горькими травами. А в это время ангел смерти, пролетая над Египтом, убивал всех египетских первенцев, начиная с детей рабов и до сына самого фараона.

Впоследствии, когда евреи освободились от египетского рабства, Бог заповедал им праздновать Пасху каждый год 14-го нисана в память этого великого и славного события.

Юдифь, внимательно следившая за рассказом отца, прерывая его, спросила:

«Папа, а почему ангел убивал только египетских детей, разве еврейские были лучше египетских?»

«Да, дитя мое, — ответил немного растерявшийся от такого вопроса Вейнберг, — дети евреев были лучше для Иеговы, да и все евреи были лучше египтян. Поэтому Он и избрал евреев, как Свой народ, который служил бы Ему, истинному Богу. А все другие народы и египтяне служили мертвым идолам, что Богу было очень противно».

«Папа, а что такое идол?» — продолжала спрашивать любопытная Юдифь, смотря на отца пытливыми глазами.

«Ты, как видно, хочешь узнать все сразу, дитя мое», — заметил, улыбаясь, Вейнберг.

«Да, папа, я все, все хочу знать, и ты нам все расскажешь. Не правда ли, милый папа? Ведь ты такой добрый и все знаешь!»

«Да, да, папа, ты — добрый, — подхватили дружно остальные дочери, — расскажи нам, что такое идол, мы все хотим знать».

«Идол, дети, это какой-либо предмет, который человек любит больше, нежели Бога, преклоняется перед ним, как перед Богом, молится ему. А нам Иегова говорит через наших благословенных пророков, чтобы мы возлюбили Господа Бога всем сердцем нашим и всею душою нашею. Египтяне же имели много идолов, они молились солнцу, большому быку-Аспису, крокодилу, считали священной реку Нил и поклонялись многим другим предметам».

«Папа, а если я тебя или маму люблю больше, чем Бога, это тоже нехорошо?»

«Ах, Юдифь, у тебя так много различных вопросов, что не могу дать тебе ответ сразу на все, это я сделаю, быть может, в другой раз. А теперь слушайте, как Бог наказывал идолопоклонников египтян и помогал евреям за то, что они Его любили и молились Ему одному...»

И Вейнберг начал дальше рассказывать библейскую повесть о выходе евреев из Египта, мастерски иллюстрируя ее различными талмудическими легендами и народными преданиями. Следя за рассказом отца, Юдифь прервала его новым вопросом:

«Папа, а почему евреи в ту ночь должны были убить и есть маленького ягненочка? Зачем они его убивали, ведь ягненочек такой хорошенький, какие жестокие люди, я б никогда не убила ягненочка, и ты, папа, тоже не убил бы?»

«О, Юдифь, — ответил, уже смеясь, Вейнберг, — ты в один вечер хочешь сделаться, как твой дедушка, мудрым раввином. Всего сразу узнать невозможно».

«А почему, папа? Я хочу все знать, а также о том, почему евреи должны были тогда убивать ягненочка?»

«Ну, хорошо, — ответил отец, — вот летом я вновь отправлю вас с мамой на дачу к дедушке, там ты задавай ему сколько угодно вопросов и о твоем ягненочке, и обо всем, что тебя интересует, он все знает, и все сможет тебе объяснить».

Глаза всех трех дочерей загорелись от радости. «К дедушке, к дедушке!» — закричали все дружным хором.

Они уже несколько раз гостили вместе с мамой у дедушки, иногда месяцами. Юдифь помнила, как к нему часто приезжали другие, такие важные, еще более седые, чем дедушка, раввины, с которыми он проводил в беседах целые дни, а бывало даже ночи. Она слыхала, как они иногда о чем-то сильно спорили и кричали. Часто произносили они какие-то имена: Моисей и Иешуа. В связи с произнесением последнего имени, она нередко слыхала слова «обманщик», «самозванец» и т.д. Тогда она боялась спросить у дедушки, о ком они говорят, кто этот Иешуа-обманщик. Но теперь, при новом посещении она обо всем его расспросит, так как отец ей это разрешил.

Так продолжалась счастливая жизнь в семействе Давида Вейнберга. Приближалось лето, и в городской гимназии, которую посещали все три дочери, прекратились занятия. Наступили летние каникулы, когда дети вместе с родителями, оставив пыльный город, могли уехать куда-либо на лоно природы. Загородные леса, оглашенные пением множества птиц, наполнились теперь веселыми криками присоединившихся к ним детских голосов.

Однажды, вскоре после прекращения школьных занятий, в доме Вейнберга происходило настоящее столпотворение. Около парадного подъезда стояла, запряженная парой хороших лошадей, просторная карета, которая наполовину уже была нагружена коробками и чемоданами различной величины и формы. Привычный к переездам кучер старался все уложить возможно тщательнее, чтобы оставить более удобные места для сидения. В доме раздавался смех чистых детских голосов, топот и беготня из одного этажа на другой. Одна забыла, куда запрятала свою любимую куклу, другая не знала, куда положила пакет с подарками, предназначенными для дедушки и бабушки. В комнатах был полный беспорядок. В тот день мать совершенно не знала за что взяться. Все три дочери старались, одна перед другой, помочь ей при упаковке нужных для лета вещей, но, вместо этого, мешали одна другой, а все вместе — матери и остающейся дома прислуге. В чемодан с лучшим платьем полетели только что смазанные кремом и вычищенные ботинки, а в корзину с дорожными продуктами почему-то забралась шляпа г-жи Вейнберг, которую та должна была искать полчаса, чтобы надеть в дорогу.

Наконец, усталая после долгой возни, г-жа Вейнберг уселась вместе с дочерями в карету. Давид Вейнберг оставался дома. Торговые дела удерживали его на месте. Простившись с женою и детьми и пообещав частенько их навещать, он приказал кучеру ехать.

* * *

Стоявший в лесу красивый двухэтажный дом сегодня как-будто преобразился. Владелец его, раввин и лесопромышленник Вейнберг, еще довольно бодрый старик, вот уже несколько лет жил в нем со своею женою совершенно одиноко. Оба его сына, имевшие каждый свое торговое дело, были давно женаты, имели свои семьи и жили вдали от него.

Обыкновенно в их доме царила нерушимая тишина. Сам Вейнберг целыми днями просиживал в конторе или с Библией и Талмудом в руках закрывался в своем кабинете дома. Но сегодня всюду раздавался шум, беготня и звонкий, веселый детский смех. Приехавшие из города со своею матерью, три внучки Вейнбергов спешили преподнести и расхвалить подарки, приготовленные для дедушки и бабушки и, перебивая друг друга, стремились рассказать все городские новости, о своих успехах в школе и многое другое.

Для детей настало чудное время. Целыми днями они могли бегать по лугам и лесам, собирая разнообразные цветы, которыми, как роскошным ковром, была убрана вся прилегающая к усадьбе окрестность. С головками, украшенными венками из цветов, с утра до вечера они порхали, как майские разноцветные мотыльки. Вместе с детьми и остальные предавались наслаждению летней жизни в лесу.

Через некоторое время после приезда веселых и шумливых жильцов, Вейнберга посетили два давно знакомых ему раввина из соседнего города. Весь день они провели в оживленной библейской беседе. Женщины и дети в это время были заняты своими интересами, только одна Юдифь, отставши от своих сестер, все время старалась быть вблизи беседующих раввинов, вслушиваясь в каждое долетающее до нее слово. Вейнберг, заметив любопытство внучки, сделал ей замечание, что их беседа не может быть интересна для детей и что для нее гораздо лучше вместе с сестрами и мамой слушать пение лесных птичек и собирать красивые цветы.

Совет дедушки не понравился Юдифи, ей хотелось больше слушать беседу раввинов, чем пение птичек, но возражать при других она не решилась и вышла из комнаты. Из уловленных ею слов она поняла, что беседа шла о Боге, о законе и каком-то «Иешуа». Обо всем, что ей пришлось услышать в этот день, она решила спросить дедушку, как только уедут эти чужие люди. Юдифь помнила еще свою беседу с отцом во время последнего празднования Пасхи, она помнила также, что отец разрешил ей тогда спрашивать дедушку о всех интересующих ее вопросах. Теперь настал для этого удобный момент, и она решила исполнить свое намерение при первой возможности.

После ужина и короткой прогулки на свежем воздухе вместе с сестрами, Юдифь отправилась в свою спальню, находившуюся на втором этаже. Был теплый вечер; аромат цветов, разливаясь в воздухе, через открытое окно наполнял всю комнату. Младшие сестры, набегавшись за день по лугам и лесу, быстро уснули сладким и здоровым сном, но Юдифь долго не могла уснуть. Ее живой ум работал непрерывно. Мысли о Боге, о разговоре дедушки с приезжими раввинами, с которыми он спорил о каком-то Иешуа, все время не давали ей покоя и прогоняли сон.

К тому же через открытое окно до нее доносился оживленный разговор, слышен был голос дедушки, переходящий иногда в сильный крик, а также крики других людей.

Лежа в постели, Юдифь не могла слышать, о чем шел разговор. Ею начало овладевать все большее любопытство, хотелось послушать поближе, о чем так оживленно говорят внизу. Она сознавала, что подслушивать нехорошо, но любопытство, в конце концов, взяло верх и, оставив кровать, она подошла к открытому окну. В нижнем этаже, как раз под ее окном, находился кабинет дедушки, где он вел оживленную беседу со своими гостями. Окна кабинета были открыты, и она могла теперь ясно слышать весь разговор.

С первого же момента она поняла, что речь шла все время об Иешуа, имя которого неоднократно упоминалось в разговорах дедушки. Теперь один из раввинов говорил, что Иешуа был действительно Мессия Израиля, Которого евреи отвергли, не познавши Его. Дедушка и другой раввин старались доказать, что Он был лишь ловким самозванцем и обманщиком. Та и другая сторона ссылались при этом на предсказания Моисея и других еврейских пророков. Разговор иногда переходил в яростный спор и крик. Юдифь поняла, что дедушка и другой, державший его сторону раввин, не найдя, что отвечать, начинали неистово кричать, — тогда как их противник призывал к спокойствию, здравому рассуждению и более серьезному и беспристрастному исследованию Писания и пророков.

«Быть может, нам придется сознаться в роковой ошибке наших отцов и, раскаявшись, принять Иешуа, как обещанного, пришедшего, но, по ошибке, отверженного Мессию», — сказал он.

Почти всю ночь просидела Юдифь на подоконнике открытого окна, слушая беседу на давно интересовавшую ее тему. Следя за прением обеих сторон, она поняла, что в еврействе когда-то произошла страшная ошибка, которая продолжается до сего дня, — о которой знают и говорят между собою одни лишь раввины, не желая, почему-то, открыть эту тайну другим. Она поняла, что еврейский народ отверг своего Мессию...

Вместе с этим Юдифь случайно получила ответ на интересовавший ее уже давно вопрос, который она задавала своему отцу: почему евреи в ту историческую ночь выхода из Египта должны были убивать невинного агнца. Теперь она услышала, как спорящий с дедушкой раввин доказывал, что агнцы, закланные в ту ночь в Египте, и во всех других израильских жертвоприношениях были только лишь символами или прообразами Иешуа, о Котором говорит пророк Исаия в 53-й главе. В тот момент, когда ангел смерти поражал египетских первенцев, за евреев принял смерть Агнец, Который являлся как-бы их заместителем. Так и Иешуа должен был, как агнец, умереть за народ.

Она слышала, как дедушка спросил его: «Если это так, то что мы должны теперь сделать, как поступить?»

«Это покажет будущее, — ответил раввин, — но мы должны начать более тщательное и беспристрастное исследование Писания. Оно, надеюсь, научит всех нас, как благоразумнее поступить в данном случае. Этот вопрос очень серьезен для нашего народа и требует глубокой и строгой обдуманности!»

Было уже утро. На небе загоралась заря, в кустах недалеко от дома разлилась трель соловья. Стало прохладно, а Юдифь все еще продолжала сидеть на окне, слушая интересную для нее беседу. Младшая сестра проснулась и, увидев ее, спросила:

«Почему ты не спишь?»

Юдифь смутилась и, боясь сказать правду, ответила:

«Послушай, Руфь, как чудно поет соловей в ближайшем кусте».

«Для меня сон милее соловьиных песней», — кутаясь в одеяло, со смехом ответила Руфь.

«Это правда, моя сонливая сестричка», — сказала Юдифь, направляясь к своей постели.

Уставшая от бессонной ночи, немного продрогшая у открытого окна, она все еще продолжала слушать спорящих об Иешуа. Ее сердце сжималось от боли при мысли о том, что евреи были так жестоки и убили Его, как кроткого и невинного Агнца, — что они убили Того, Кто пришел дать счастье Израилю. Во сне она сама начала защищать Иешуа и советовать дедушке, отцу и матери, сестрам и всем другим евреям признать Иешуа как своего Мессию. Ей казалось, что она сумеет убедить их всех, но вот подходит дедушка и, смотря на нее сердитыми глазами, начинает страшно кричать: «Отступница, еретичка, оставившая веру своих отцов, таких, как ты, нужно побивать камнями!» — От этих слов ей стало так страшно, что она рванулась в сторону, чтобы уйти от разгневанного дедушки, и проснулась.

Открыв глаза, она увидела стоящую у ее постели мать.

«Что с тобою, что тебе снилось, Юдифь? С кем ты воевала во сне? Ты так много говорила и так волновалась, что тяжело было смотреть на тебя».

«Ах, мама, я видела так много людей вокруг себя и хотела всем им сказать, чтобы они больше любили Бога и слушались пророков, через которых Он говорит к народу».

«Что за странные сны беспокоят тебя! Пускай дедушка и другие наши мудрые раввины рассуждают о Боге, а нам с тобой не стоит думать об этом».

«Почему же, мама, этот вопрос могут решать только раввины, разве другие не могут интересоваться этим?» — спросила, смотря на мать, Юдифь.

«О да, моя милая, другие, конечно, тоже могут думать и говорить об этом, но чтобы знать что-либо о Боге, необходимо прежде всего хорошо изучить Тору и пророков, без чего невозможно правильно рассуждать о Нем. Дедушка же и другие раввины очень хорошо знают и Тору, и пророков».

«А как ты думаешь, мама, можно ли изучать Тору и все-таки не знать Бога и быть Ему непослушным?»

«Ну, Юдифь, ты делаешься какой-то странной. Кто тебе внушает такие мысли? Оставим это на другой раз, а теперь вставай скорее. Посмотри, уже почти полдень, все давно выпили кофе и, наверное, ушли в лес, сегодня такая чудная погода. Я посылала Руфь, чтобы она разбудила тебя к завтраку, но она сказала, что ты почти всю ночь просидела, слушая пение соловьев, и поэтому тебе лучше всего подольше поспать».

«Да, мама, я очень долго вчера не спала, — ответила, покраснев, Юдифь. — Но теперь я хорошо выспалась и через несколько минут буду готова». — С этими словами она бросилась на шею матери, сидевшей на краю постели, и осыпала ее лицо поцелуями.

День прошел довольно весело. После обеда все вместе с дедушкой и бабушкой отправились на прогулку. Приезжие раввины уехали на станцию рано утром к восьмичасовому поезду. Видя сильную усталость дедушки и зная, что он не спал целую ночь, Юдифь в этот день не решалась беспокоить его какими-либо вопросами, но в своем сердце она решила расспросить его еще о многом. В особенности ей хотелось узнать подробно, где и когда жил Иешуа, как прошла Его жизнь и какою смертью Он умер? Этот вопрос все более и более захватывал ее.

Прошло несколько дней. По обыкновению вся семья собралась после ужина на веранде. Был теплый летний вечер, в кустах заливались соловьи. Дети играли, женщины о чем-то беседовали. Старик Вейнберг сидел в глубоком камышовом кресле, устремив свой задумчивый взор на последние лучи потухающей вечерней зари.

Наблюдавшая за ним Юдифь решила теперь же спросить его обо всем, что ее интересовало.

«Что ты, дедушка, так задумчиво смотришь на небо? — сказала, улыбаясь, Юдифь. — Наверно, думаешь о нем?»

«Да, дитя мое, — ответил Вейнберг, — я действительно в эту минуту думал о небе».

«Дедушка, милый, расскажи мне что-нибудь о небе и о Боге. Папа и мама не раз говорили, что ты много читал и много знаешь, а я тоже хочу больше знать о Боге, папа разрешил мне спрашивать тебя обо всем, что я хочу знать, и ты тоже позволишь мне это, не правда ли, дедушка?»

«Да, дитя мое, я очень много читал и изучал в своей жизни, и я охотно отвечу на твои вопросы. Что же ты хочешь от меня узнать, что тебя больше всего интересует?»

«О, многое, многое, — ответила внучка, смотря на него радостными, благодарными глазами, — и если ты мне разрешишь, я сейчас же начну тебя спрашивать».

«Ну хорошо, Юдифь, спрашивай, только не все сразу», — сказал он улыбаясь.

«Ну вот, опять какие-либо философские вопросы о Боге, — услыхав разговор, заметила мать Юдифи. — Она так часто надоедала с ними, что просто беда. Если бы она была мальчиком, то, обязательно, сделалась бы мудрейшим из раввинов».

«Ну, мама, не перебивай. Теперь я уже не тебя спрашиваю, а моего мудрого дедушку, я хочу сейчас быть его прилежной ученицей и обещаю все выслушать с большим вниманием». — С этими словами Юдифь пододвинула свой стул ближе к дедушке, положила свои руки к нему на колени и, смотря на него большими, веселыми глазами, добавила: «Теперь предисловие окончено, начинаются вопросы».

«Тогда скорее, — заметил, улыбаясь, Вейнберг, — а то твое предисловие будет продолжаться до тех пор, пока я не пойду спать».

«Ну хорошо, дедушка, первый вопрос: «Кто был Иешуа, что это за Человек, где Он был и что стало с Ним?»

Лицо старого раввина приняло серьезное выражение. Взглянув строго на внучку, он заметил ее матери: «Да, это верно что Юдифь занимается слишком трудными вопросами».

«А почему, дедушка, этот вопрос труден? Я думала, что тебе все легко, да и папа говорил, что ты все знаешь», — спросила снова внучка.

«Знаешь, дитя мое, этот вопрос меня ничуть не затрудняет, но не всякое знание бывает полезно. Но все же, если ты уж так хочешь знать, то я, пожалуй, расскажу тебе. Вот уже скоро две тысячи лет, как наши предки евреи жили в своей дорогой, данной им Самим Богом стране, Палестине. Тогда они не были еще так рассеяны, как теперь, по всем странам».

«А разве Россия не наша страна?» — перебила его любопытная Юдифь.

«Нет, дитя мое, наша же родная, данная нам Богом страна — это Палестина, где жили наши отцы, наши славнейшие цари и пророки. Последнее время своего существования наша страна была под властью сильных тогда язычников — римлян. Эти римляне были очень жестоки и несправедливы к нашим предкам. Им не нравилось то, что мы молились и служили истинному, живому, сотворившему небо и землю Богу, и не признавали их богов, не преклонялись перед ними. Евреям было тогда очень тяжело: римляне были сильнее. Но Иегова дал своему народу чудное обещание, что Он в свое время пошлет для него Своего помазанника, Мессию, Который освободит всех евреев от их притеснителей и начнет со Своим избранным народом царствовать над всею землей.

Эта чудная надежда все время жила и живет еще поныне в сердцах истинных сынов Израиля. О ней говорили все наши благословенные пророки, начиная от Моисея. И вот незадолго до нашего рассеяния среди народа появился еврей, сын бедного плотника из маленького городка Назарета, Который выдавал Себя за израильского Мессию, т.е. за Того, о Ком говорил Бог устами Своих пророков. Имя Этого еврея было Иешуа.

Многие из евреев были обольщены и увлечены Им и начали почитать Его за Сына Божия. Вся Палестина пришла в сильное движение; Его влияние на народ быстро усиливалось, Его приверженцы со дня на день ожидали, что Он объявит Себя царем над Израилем, а их сделает Своими приближенными, соправителями всемирного царства. Но мудрые люди того времени увидели в Его учении и влиянии на народ большую народную опасность. Они предвидели, что если об этом движении узнают римские власти, то придут еще в большем количестве и совершенно разрушат дорогой и славный город Иерусалим и величественный храм, который был гордостью еврейского народа.

Поэтому было созвано экстренное совещание всех мудрейших старейшин Израиля. На этом совещании был поставлен вопрос: что сделать и как предотвратить надвигающуюся неминуемую грозу? И вот, мудрейший первосвященник того времени, Каиафа, дал совет: лучше погубить одного человека, чем погибнуть всему народу. Этот совет был принят, за малым исключением, всеми старейшинами и там же было решено умертвить самозванца Иешуа. В это время Он с толпою Своих учеников находился в Галилее, и Его ожидали на предстоящий праздник Пасхи в Иерусалим.

Заговор этот был очень мудр и удачен, хотя о нем знал и Сам обманщик и Его сообщники. Но Он не боялся этого постановления, как видно, Он рассчитывал на поддержку простого народа и на его защиту. Но старейшины решили осуществить свой план очень осторожно, чтобы не произвести возмущения в народе, и чтобы последний не мог защитить Его, было решено произвести арест ночью. В этом заговоре принял участие и оказал большую услугу старейшинам один из Его сторонников, который был чем-то недоволен своим вождем, и он обещал выдать Его старейшинам.

Иуда, так звали его бывшего сообщника и ученика, в назначенный вечер провел посланных первосвященником людей в потаенное место в Гефсиманском саду, где Иешуа часто проводил ночи со Своими учениками, там самозванец и был схвачен. После ареста, все Его сообщники, вместо того, чтобы защитить своего вождя, сами бежали в разные стороны, прячась где попало.

Первосвященник вместе со старейшинами и весь благоразумный народ добились от Пилата, бывшего в то время римским наместником в Иерусалиме, чтобы он утвердил смертный приговор Иешуа, вынесенный синедрионом. Наш народ в те дни не имел даже власти судить своих преступников. Вот в каком унижении находились тогда евреи! А когда, наконец, смертный приговор был подписан, самозванца вывели из Иерусалима и прибили Его руки и ноги большими гвоздями к деревянному кресту. Там Он и умер.

Его тело, как подобает преступникам, должно было быть выброшено в долину Гиннома на съедение псам. Но тут произошла страшная, роковая оплошность со стороны старейшин. Прежде чем они могли убрать, куда нужно, мертвое тело, один из Его сообщников, который был даже членом совета старейшин, пошел к Пилату, выпросил тело умершего Иешуа и похоронил Его в своем гробе близ Иерусалима, как подобает честным людям.

Когда это случилось, старейшины уже не могли противиться власти. Однако, помня, что Иешуа как-то в Своей речи перед народом высказался, что если Его убьют, то Он воскреснет из мертвых, в этом они увидели для себя и для народа новую большую беду. Его сообщники могли унести тело в другое место и потом пустить слух, что Он воскрес, как говорил об этом еще при жизни. Поэтому они послали к правителю нескольких избранных человек, которые, подробно рассказав о своем опасении, выпросили у него на несколько дней отряд воинов для охраны гроба.

Воины были назначены, и стража поставлена у гроба. Все совершенно успокоились и приготовлялись к радостному празднованию Пасхи. Но оставшиеся друзья Иешуа, как видно, не сидели сложа руки. В одну ночь им удалось усыпить или так перепугать стоявших на страже суеверных языческих воинов, что те были совершенно парализованы от страха, а когда пришли в себя, то печать, приложенная к двери гроба, оказалась сорванной, камень, заграждавший отверстие, отваленным, а гроб пустым. Тело было похищено, и о его судьбе никто ничего не знает до сего дня.

Однако вскоре после этого Его сообщники начали распространять слухи по всей Палестине, а потом и по всему миру, что Иешуа воскрес из мертвых. Утверждали, что они Его видели и говорили с Ним после воскресения, что Он, как Бог, вознесся на небо. Но все это, конечно, есть не что иное, как ловкий обман, которому никто из благоразумных людей нашего народа не верил и не верит!» — Так закончил свой рассказ об Иешуа старый раввин Вейнберг.

Затаив дыхание, со слезами на глазах, слушала Юдифь интересную для нее историю Иешуа. Просидев несколько минут в глубоком молчании, она подняла полные слез глаза на дедушку и спросила тихим, дрожащим от волнения голосом:

«А что, дедушка, если Иешуа был в самом деле Божий Сын, посланный как Мессия к Израилю?» — Вспомнив при этом слова того раввина, который несколько дней тому назад спорил с дедушкой, она добавила: «И что, если Он умер, как Агнец Божий, за наш еврейский народ и за всех живущих на земле?»

От этого вопроса старый раввин подскочил на месте. Смотря на Юдифь свирепым взором и забыв, что пред ним сидит тринадцатилетняя девочка, он начал кричать вне себя от гнева: «Кто мог внушить тебе подобные богохульные мысли? Где об этом написано, чтобы Иешуа, сын простого плотника из Назарета, был еврейским Мессией? Он должен произойти из славного царского рода Давида».

Юдифь, побледнев от страха, дрожа всем телом, сидела перед своим разгневанным дедушкой. Она в своей жизни еще ни разу не видела ни одного человека в таком страшном гневе. При этом она не могла понять, в чем дело, почему дедушка так на нее рассердился, она ведь не сказала ничего плохого, что могло бы его так сильно обидеть.

Увидев испуганное личико Юдифи, Вейнберг пришел в себя. Уже более мягким и ласковым голосом, стараясь загладить свое поведение, он добавил:

«Ах, дитя мое, за всю мою долгую жизнь мне пришлось так много бороться с вторжением различных ересей в наш народ, что меня раздражает всякое напоминание о какой-либо ереси, особенно, когда я слышу об этом Иешуа, Которого еретики считают Мессией, Сыном Благословенного. Ведь я знаю, что ты назвала Его этим именем несознательно. Но все же, дитя мое, это очень нехорошо, что ты сравнила обманщика с преславным нашим грядущим Мессией, пришествия Которого мы все с нетерпением ожидаем в скором будущем».

«Ах, дедушка, я не знаю, Мессия ли Он или нет, но мне так жаль стало, что Его невинно убили, как некогда там в Египте убивали невинного ягненочка, поэтому я и спросила, не был ли Он настоящим Мессией? Может быть, тогда люди как-либо ошиблись?»

«О нет, Юдифь, — ответил раввин, — мудрые старейшины того времени не могли ошибиться, а если бы это и произошло, то давно уже было бы возможно, раскаявшись, поправить свою ошибку и принять Его учение».

«А разве, дедушка, Он оставил после Себя какое либо учение?» — спросила снова любопытная внучка.

«О да, есть книга, которую Его последователи выдают за Его учение. Но вот эта-то книга и сами Его последователи более всего свидетельствуют, что Он не был Мессией, Сыном Благословенного, а просто обманщиком».

«Как же это может быть, дедушка, чтобы Его последователи сами могли говорить, что Он не Мессия, мне это совершенно непонятно?»

«О, ты любопытна, дитя мое, оказывается больше, чем говорит о тебе мама. Ты, как видно, все хочешь узнать сразу. Впрочем, это я могу разъяснить тебе скоро, и надеюсь, что ты поймешь. Вот, посмотри на всех людей, среди которых мы живем. Все в России, Европе вообще, а также в Америке, за малым исключением, считают себя христианами, т.е. последователями Иешуа; но как они все ненавидят нас, евреев, будучи сами последователями еврея! Было время, когда они мучили и убивали евреев десятками тысяч, да и теперь вот в России мне пришлось пережить несколько еврейских погромов, когда евреев без всякой вины и причины немилосердно убивали.

Если бы Он был еврейским Мессией, то Он научил бы Своих последователей любить наш народ. Но это еще не все, дитя мое; они ненавидят также и друг друга. Было время, когда они вели между собою жестокие и кровопролитные войны, убивали друг друга, сжигали живыми на кострах, проклинали один другого страшными проклятиями, разрушали города и целые государства и т.д. Вообще, они сами между собой истребили много миллионов людей.

Носящие Его имя не сделались лучшими людьми, но как были грубыми, кровожадными язычниками, ненавидевшими друг друга, такими и остались».

«О, как это страшно, дедушка, — промолвила Юдифь. — Как плохи Его последователи! Они как раз ведут себя так, как раньше евреи, распявшие Его Самого. Они совсем не похожи на Него. Я никогда не хотела бы ни за кем следовать, если это делает человека жестоким. Если Его учение таково, что оно заставляет ненавидеть евреев и убивать друг друга, то Иешуа, действительно, не мог быть еврейским Мессией. Ты прав, дедушка, что рассердился на меня. Я ведь ничего не знала о том, каковы Его последователи. Прости меня, что я считала Его Мессией. Я хочу всю мою жизнь служить Богу наших отцов и быть Ему верной. Видишь, как хорошо иногда все знать!» — С этими словами Юдифь бросилась на шею своего дедушки, целуя его лицо, заросшее длинной, белой, как снег, бородой.

«Да, теперь я вижу, что Юдифи давно пора это знать, — проговорил Вейнберг, обращаясь к ее матери, которая молча прислушивалась к беседе. — Я никогда не подозревал, чтобы в ее уме могли уже возникнуть такие серьезные мысли».

Вечерняя заря давно уже потухла, становилось прохладно, и пора было уже прервать интересную беседу со старым раввином.

«Ну, дети, отправляйтесь в спальню, а то Юдифь своим любопытством заставит нас всех просидеть до рассвета, да и дедушку совершенно заморит», — заметила мать.

Пожелав друг другу покойной ночи, все разошлись по своим спальням. Долго пришлось в эту ночь Юдифи пролежать без сна в своей постели. Беседа с дедушкой, его рассказ про жизнь и смерть Иешуа и Его страшных последователей, убивающих друг друга и ненавидящих евреев; потом это сильное раздражение дедушки, так ее перепугавшее — все это долго еще стояло перед ее взором.

«Нет, Он не был Мессией Израиля, — решила она, — и дедушка был прав, споря с тем приезжим раввином!» — С этой мыслью она уснула крепким и спокойным сном.

После этой беседы, узнав все, что более всего занимало ее, Юдифь совершенно успокоилась. Жизнь среди природы, любовь матери и всех окружающих — все это совершенно рассеяло серьезные мысли о Боге. В праздничные дни их часто навещал приезжающий из города отец, и оживленная радость царила тогда во всем доме.

Тихо и мирно потекла дальше жизнь Юдифи. Еще раза два за время их пребывания на даче дедушку посетили приезжие раввины. Вновь проводили они целые дни и бессонные ночи в беседах и спорах. Юдифь все это наблюдала, но у нее не было уже больше интереса к слушанью их споров. Она теперь всегда приходила к заключению, что, наверно, вновь спорят об Иешуа. При этом она радовалась, что ее дедушка может и другим так хорошо доказать, что Иешуа не Мессия.

«Как хорошо, что есть такие стойкие защитники веры нашего народа», — думала в такие моменты Юдифь.

ГЛАВА 2

БЕЖЕНЦЫ

Мировая война. Бегство из дома. Новая родина.

Прошло несколько лет после вышеописанных событий. Наступил роковой для Европы 1914-й год. Уже в начале его среди властей пограничных городов и даже среди населения чувствовалось какое-то беспокойное и напряженное состояние. Торговля шла совсем вяло. Везде поговаривали о тучах страшной войны, нависшей над Европой. Проживавшие вблизи германской границы Вейнберги были также неспокойны. Этой весной они не решились даже выехать из города на дачу к своим престарелым родителям.

Наконец, в июле месяце разразился ураган войны, зажегшей в скором времени почти весь мир на долгие годы страшным, небывалым пожаром.

Германские войска, перейдя русскую почти незащищенную границу, вторглись в пограничные местности, а из глубины России тянулись день и ночь полки русской армии на защиту родины. Мирные жители спешно стремились покинуть свои насиженные места, почти без всяких средств к жизни, массами потянулись они по всем дорогам вглубь страны, покидая охваченный пожаром войны приграничный край.

О поездах ни у кого не было и мысли. Все железные дороги были заняты спешным подвозом войск и снаряжения для армии, а идущие обратно поезда увозили раненых, искалеченных в боях солдат или были предоставлены для эвакуации государственных учреждений. Власти были не в силах сделать что-либо для местных жителей, и они были предоставлены самим себе. По всем направлениям живыми лавинами двигались вглубь страны несчастные обыватели, лишенные крова. В этой массе дети иногда теряли своих родителей и впоследствии долгие годы не знали ничего одни о других.

В одной из таких движущихся живых лавин находилась и семья Давида Вейнберга. Покинув все свое имущество на произвол судьбы и захватив всего несколько сот рублей оказавшегося в наличности капитала, супруги Вейнберг со своими тремя дочерями, пешком, как и другие, спешили уйти вглубь страны. Одно стремление владело ими: не потерять друг друга в общей массе и как можно скорее и дальше уйти от фронта, от потрясающего землю орудийного грохота.

После четырехдневного утомительного и напряженного путешествия по шоссе, идущему параллельно железной дороге, им удалось, хотя с большими усилиями, попасть на одной из станций в вагон проходившего мимо товарного поезда. Совершенно измученные от трудного, непривычного путешествия пешком, полуголодные, они могли теперь немного отдохнуть, сидя у широко открытой двери товарного вагона.

От быстрого хода поезда вагон сильно трясло, бросая из стороны в сторону. Он был набит такими же, как и они, несчастными, лишившимися приюта, беженцами. Но, несмотря на неудобства, все едущие были счастливы от сознания, что они теперь быстро удаляются от фронта.

Между ними находились родители, потерявшие в толпе своих детей, и дети, потерявшие родителей. Все они проезжали одну станцию за другой, не зная, куда и зачем едут. Каждый думал о том, как бы только подальше и поскорее уехать от военного пожара.

Вейнберги от всего сердца радовались, что были все вместе. Тяжело было лишь от сознания, что их престарелые родители, живущие на несколько десятков верст ближе к границе, бежать, наверно, не успели и остались в местности, захваченной германскими войсками. Но люди, обыкновенно, мало беспокоятся о других, когда вопрос идет о спасении самих себя. В таком состоянии, отчасти, находились теперь супруги Вейнберг и их дочери.

Проехав некоторое расстояние и немного успокоившись от утомительного путешествия, они начали обсуждать, куда им направить свой путь? Где основать свое временное жилище, пока не пройдет ураган войны и им снова возможно будет возвратиться на прежнее место? В то время еще каждый был уверен, что вихрь войны пронесется очень быстро и что через несколько месяцев все придет в порядок.

После некоторого обсуждения, супруги Вейнберг решили избрать своим временным местопребыванием город Г., в котором было довольно много евреев, и у самого Вейнберга имелись там некоторые коммерческие связи. Но воспоминание об этом опечалило их, они сознавали, что эти связи теперь порваны с потерей всего их состояния. Они вспомнили, что оставленные ими товарные склады, а также и дом со всем хозяйством, наверно, уже разграблены проходящими войсками, быть может уже уничтожены огнем. Теперь только они почувствовали, что остались совершенно нищими и что нужно начинать все сначала.

Когда им пришлось оставить все имущество и спешно бежать вместе с другими, они в продолжение четырехдневного пути пешком не могли думать о прошлом и о том, что ждет их впереди, все мысли сводились лишь к тому, как бы уйти как можно дальше, чтобы не сделаться пленниками германцев и не потерять в дороге друг друга. Теперь же, сидя в вагоне и проезжая мимо селений, жители которых чувствовали себя пока в безопасности, Вейнберги вспомнили прошлую жизнь и все, что было ими покинуто. Вспомнили они и своих престарелых родителей. Что с ними? Может быть, их уже нет в живых, увидятся ли они с ними еще в этой жизни? Среди беженцев носились слухи, что германцы никого не берут в плен, но всех, без исключения, убивают, подвергая страшным пыткам.

При этом воспоминании о прошлом, сердца наполнялись тревогой за будущее. Правда, они успели захватить с собою несколько сот рублей, но часть из них была уже израсходована во время путешествия. Оставшаяся сумма оказалась не очень значительной. Как жить дальше? Юдифь окончила только шесть классов гимназии, младшим нужно было еще долго учиться. Родители, стремившиеся дать своим дочерям лучшее образование, думали теперь и об этом обстоятельстве.

В то время, как родители обменивались своими тяжелыми мыслями, дочери были веселы и беззаботны. Стоя у открытой двери вагона, они любовались панорамой местности, через которую поезд быстро увозил их дальше и дальше от войны вглубь необъятной страны. Их оживленный разговор, звонкий и беззаботный смех наполнял весь вагон и разгонял грусть на многих лицах находившихся с ними людей.

Только Юдифь, оставив сестер, часто подходила к родителям, с участием глядя на них своими черными, глубокими, как море, глазами. Ей шел уже теперь шестнадцатый год, и своим живым умом она вполне охватывала то положение, в котором оказались ее родители. Она не только могла беззаботно смеяться с сестрами, но думала также и о будущем своих родителей и всей семьи. Однако она представляла это будущее совершенно в другом, более светлом виде. Она с детства знала, как Бог неоднократно в древности помогал ее предкам, она верила, что Бог не изменился, и если Он помогал в то далекое время ее народу, то Он может помочь и теперь в их настоящем положении.

Стоя у открытой двери вагона и глядя на быстро убегающую даль, она мысленно уносилась в то далекое прошлое своего народа, когда ее предки, оставив дома и все имущество, со странническими посохами в руках, с дорожными сумами за плечами, окруженные детьми, покидали Египет, где они спокойно прожили несколько столетий.

Она живо сравнивала настоящее их положение с прошедшими событиями из истории израильского народа.

«Как раз и мы такие же беженцы, покинувшие все родное и дорогое для нас, — рассуждала сама с собою Юдифь. — Там, в древности, предки шли через пустыню, теперь точно так же, и мы не знаем, куда ехать, и вся эта необъятная страна является для нас в настоящее время пустыней. Но Тот же Самый Иегова, Который шел с нашими прародителями, идет, наверно, и с нами, Он введет нас в землю, где течет молоко и мед!»

«О как велик и дивен наш Господь!» — произнесла тихо Юдифь. При этих мыслях ее взор устремился на чистое небо, на котором начали показываться редкие вечерние звезды.

Наступил летний вечер. Стало прохладно у открытой двери, и Юдифь уселась на полу у ног своей матери, склонив головку к ней на колени. Обняв свою любимую дочь, мать начала осыпать ее поцелуями, при этом Юдифь почувствовала, как крупные капли слез матери упали на ее лицо. Сердце наполнилось глубокой болью при виде слез матери.

«Ты плачешь, милая мама? — спросила она тихим, полным сочувствия голосом. — Стоя у двери, я вспомнила историю далекого прошлого, как наши предки покидали Египет и все, что они там имели. Они были тогда такими же, как и мы, беженцами, теперь я сравнивала наше бегство с их положением. И я верю, мама, что великий и любвеобильный Бог, Который помогал нашему народу в то время, поможет и нам теперь. Ты веришь этому, мама?»

«О, милая Юдифь, я об этом совершенно и не думала!» — воскликнула мать.

«Папа, — обратилась она уже со смехом к сидевшему неподалеку мужу, опустившему свою голову на руки, — ты слышишь, что говорит Юдифь? Она сравнивает наше настоящее положение с выходом евреев из Египта и верит, что Иегова и нас приведет туда, где течет молоко и мед».

Вейнберг рассмеялся: «Ну, Юдифь, ты всегда являешься нашей радостной вестницей, а в этом случае и настоящим пророком. Теперь ты начинаешь мечтать о молоке, а помнишь, когда четверо суток пришлось идти пешком, ты чаще всех повторяла: ах, хотя бы один стаканчик холодной воды! Помнишь это?» — обратился он к дочери. При этом все трое рассмеялись.

«Да, папа, евреи в пустыне тоже хотели пить и просили воды, даже роптали на Моисея, потом они все-таки получили и молоко. Вот поэтому-то мы и похожи на тех евреев: если просим воды, то Иегова пошлет нам молоко. Я верю этому, папа, — заметила уже серьезно Юдифь. — Я все время смотрела на тебя и маму, когда вы беседовали: вы были до того печальны, что жаль было на вас смотреть. Зачем печалиться? Смотрите, мы все здоровы и сильны. Начнем работать, Господь Бог поможет нам, и все будет великолепно!»

«Ты совсем иначе думаешь, чем мы с мамой, — сказал отец. — Если так верить, то, действительно, все будет хорошо. Мы с мамой совсем упали духом, и ты, со своей верой, явилась для нас настоящей утешительницей».

Услышав разговор, остальные девочки, почти в один голос проговорили: «Да, папа, мы тоже будем работать».

«Я буду торговать вместе с тобой в лавке», — заявила самая младшая дочь Сарра.

«А я сделаюсь портнихой, я очень люблю шить», — проговорила Руфь.

«Ну, если уже теперь начинается распределение занятий, то и мне придется изъявить свое желание. Так как я очень люблю возиться с маленькими детьми, то, наверно, изберу для себя должность учительницы», — сказала с веселым смехом Юдифь.

Больше недели находились Вейнберги в пути, путешествуя то пешком, то в товарном поезде, то ожидая на разных пересадочных станциях. Наконец, они добрались до избранного ими временного местожительства. Вейнберг, имевший торговые связи с некоторыми коммерсантами этого города, известил их телеграммой с дороги о своем приезде. Теперь эти друзья оказали самую радушную встречу приехавшим беженцам.

Жизнь Вейнбергов на новом месте пошла своим обычным порядком. В этом полуеврейском городе приехавшие быстро освоились и привыкли. При поддержке друзей Вейнберг вскоре открыл мануфактурную торговлю. К наступившей зиме семья имела довольно уютную квартиру и все необходимое для жизни. Все три дочери продолжали свое учение в местной гимназии. Весь коммерческий мирок города Г. был уже своим для Вейнбергов.

Первые три месяца у них еще была надежда на скорое возвращение в оставленный ими край. Все это время Вейнберг следил по газетам за событиями на фронте. Когда война началась, каждый был почти уверен, что она не продлится более трех месяцев. Но чем дальше шло время, тем больше всем приходилось убеждаться, что война будет очень упорной и длительной. В связи с этим, Вейнберги в конце концов примирились с совершенной и безвозвратной потерей всего, что имели прежде, и, оставив мысль о возвращении на старое место, энергично принялись каждый за свое дело. Отец совершенно погрузился в начатое им новое коммерческое дело, дети принялись за учение, и когда было возможно, старались помогать матери в ее домашней работе.

* * *

Прошло два года, и Вейнберги сделались постоянными жителями города Г. Их торговое предприятие стояло уже прочно, без помощи постороннего капитала.

Дочери выросли, особенно Юдифь, бывшая гордостью родителей и любимицей всего еврейского общества. Г-жа Вейнберг говорила иногда своему мужу, что среди всех еврейских девиц в городе нет подобной их Юдифи.

В этом году она окончила гимназию. Как лучшая ученица, получила золотую медаль. У родителей было намерение послать ее в следующем году в университет. Однако, некоторые обстоятельства заставляли их последнее время задумываться относительно будущности их дочери и в связи с этим изменить свое решение о ее дальнейшем учении.

Уже неоднократно их самые близкие друзья Бернштейны, имевшие большую мануфактурную торговлю, говорили им наедине: «Как было бы хорошо, если бы наши дети, Соломон и Юдифь, соединили свою судьбу».

Единственный сын Бернштейна, Соломон, довольно милый и талантливый молодой человек, с самой первой встречи с Вейнбергами, сумел покорить их сердца. В этом году он окончил коммерческий институт и находился теперь при родителях.

Вейнберги пока еще обходили молчанием эти дружеские намеки. Наедине они, однако, часто бывали заняты этим вопросом. В Соломоне они видели самого подходящего жениха для своей дочери, при этом они замечали, что часто бывшие последнее время вместе Юдифь и Соломон любят друг друга. Все эти обстоятельства заставляли родителей много думать о своей дочери.

Наконец, в июле месяце Соломон, с согласия своих родителей, сделал официальное предложение Юдифи. Вейнберги всем сердцем полюбили скромного и талантливого юношу. Видя, что Юдифь также любит молодого человека, родители дали свое согласие. Было условлено, что свадьба состоится только весной будущего года, пока же перед всем еврейским обществом их объявили женихом и невестой.

Юдифь, Соломон и их родители были вполне счастливы и довольны, что все так хорошо сложилось. Оставив мысль о дальнейшем учении, Юдифь должна была остаться теперь на некоторое время при матери, чтобы потом разлучится с ней, уйдя в другую семью.

При мысли об этой скорой разлуке сердце матери наполнялось глубокой болью. Она всей душой была привязана к своей Юдифи и никак не могла себе представить жизнь в ее отсутствии. Но сознание, что она вручает свою любимицу такому хорошему человеку, как Соломон, успокаивало и даже наполняло гордостью материнское сердце...

ГЛАВА 3

ИЩИТЕ И НАЙДЕТЕ

Искание души. Евангельское собрание. Приезжий евангелист. Христос-Мессия. Мир с Богом.

Наступило скучное осеннее время. Покрытые все лето роскошным ковром разнообразных цветов, луга представляли теперь безотрадную равнину с посохшей желтой травой. В подгородных лесах не пели уже, как летом, соловьи, лишь ветер зловеще носился над обнаженными, развенчанными верхушками деревьев. В эти осенние дни Юдифь удалялась иногда совершенно одна в самую глубину громадного городского парка.

Смотря на упавшие листья, желтым ковром устлавшие землю и шелестевшие под ее ногами, она бродила иногда по целым часам между деревьями. Ее сердце наполнялось непонятной для нее тоской. В чем была причина этого томления, куда и к чему стремилась ее юная и чуткая душа, — Юдифь и сама не могла дать себе отчета. Она всеми любима, и горячо любит взаимно. Чего же недоставало? В такие минуты ее сердце стремилось к высшей, неземной любви, никогда не увядающей и не проходящей.

Вот падает к ее ногам последний сорванный ветром пожелтевший листок. Юдифь смотрит на него с появившимися на глазах слезами, поднимает и прижимает к губам, целуя этот увядший и упавший на землю листок. Ей почему-то становится так жаль его, как будто умерло нечто живое, близкое ее сердцу.

«Вот и вся наша жизнь, как жизнь этого увядшего листочка, — проходит мысль в голове Юдифи. — Сегодня мы молоды, любим и любимы сами, а завтра повеет холодный житейский ветер, мы блекнем, желтеем, увядаем, следующий налетевший порыв ветра отрывает нас от нашей ветви жизни, и мы, подобно этому листку, падаем на землю, смешиваясь с нею. Быть может, чья-нибудь нога в скором времени наступит и на тебя, милая Юдифь!»

Последние мысли она произнесла вслух и вздрогнула, услыхав свои собственные слова. Ей сделалось жутко от таких мыслей. «Какая я странная», — проговорила она снова.

«Но ведь и вся наша жизнь, в самом деле, состоит из странностей, каких-то неразрешимых загадок и непроницаемых тайн. Да и в самом деле, чем кончится моя жизнь? Неужели только, как этот листок, упадет и истлеет? Или есть еще что-то после смерти? Но что? Многие люди верят в бессмертие души, в загробную жизнь, но ведь никто о ней ничего не знает. Вот и мой дедушка. Быть может, его час уже давно настал, и он ушел из этого мира, что с ним? Ведь он так много читал, говорил о Боге, но если есть Бог, есть вечное бытие, неужели Он ничего не сказал и не открыл созданным Им людям об этом вечном бытии?

Дедушка утверждал, что Иешуа не воскрес из мертвых. Некоторые же, как я теперь знаю, думают и верят, что Он воскрес. Верят, что Он воскресит и всех верующих в Него в свое время, и тогда начнется вечное бытие. Как все это странно! Наш земной мир полон загадок, мы живем здесь, как во сне, как в бреду. Не лежит ли причина моей теперешней тоски в этой тайне? Быть может, эти поблекшие, упавшие на землю листочки говорят мне об этой тайне своим языком, которого я не понимаю, но который чувствую сердцем».

«Где же всему разгадка?» — произнесла громко Юдифь. И эхо повторило ее возглас, замирая среди деревьев.

«Как здесь жутко среди этого кладбища листочков!» — С этими словами Юдифь оставила парк и направилась домой.

Подобные размышления не раз занимали Юдифь. Внутренний голос, голос сердца, стремящегося к свету, к истине, не был заглушен в ее душе.

Бывали часы, когда она, находясь наедине с Соломоном, открывала ему свои мысли. Во многом Соломон хорошо ее понимал. Он не был узким религиозным фанатиком-евреем. Несмотря на то, что был воспитан в доме религиозных родителей, он был совершенно неверующим в Бога человеком. Разделяя с Юдифью все другие ее размышления и стремления, он не мог вполне разделить ее стремления к Богу, к большему Его познанию. Но зато он и не считал еретическими те мысли, которые она иногда высказывала, будучи не вполне согласна с еврейством. Иногда его холодное неверие немного огорчало ее, но в такие часы у нее всегда являлась надежда, что он со временем сделается верующим.

Дни быстро бежали вперед; скучная осень сменилась холодной русской зимой. Необъятные степи, луга и леса покрылись, как саваном, белым снеговым покровом. Чистенькие кристальные снежинки носились в воздухе и, падая на землю, как будто стремились покрыть ее лучше и защитить своим покровом от суровых морозов.

В зимние вечера семья Вейнбергов в свободное время, обыкновенно, принимала гостей у себя или посещала друзей. Родители и дети начали уже забывать об оставленном ими прежнем местожительстве и имуществе и были довольны и счастливы на новом месте. Только Юдифь бывала задумчива и печальна. Театр и другие развлечения не могли заполнить пустоты и утолить какой-то жажды ее сердца. Иногда она посещала синагогу, но совершаемое в ней богослужение казалось ей чуждым и странным, далеким ее сердцу. Из всего, что читали раввин и кантор, она могла понять очень мало.

В это время у нее все усиливалось желание познакомиться поближе с другими религиями. В Г. было много православных, были лютеране и небольшая группа свободной русской протестантской церкви. Все они имели свои церкви и молитвенные дома, и Юдифь решила посетить их. Она знала, что если пойдет в какую-либо церковь или молитвенный дом, то этим уже оскорбит религиозные чувства своих родителей. При этом и у ней самой иногда являлась мысль, не будет ли, в самом деле, грехом перед Иеговой, если она, израильтянка, пойдет в другой молитвенный дом, к людям, которые почитают обманщика Иешуа за своего Бога.

«Но все-таки... — размышляла Юдифь дальше, — если Иегова действительно всеведущий, то Он видит и мое сердце, Он видит, что я хочу Ему служить, хочу больше познать Его. Не осудит же Он меня за то, что я хочу знать, как другие люди верят и молятся».

При этом Юдифь вспомнила свою бывшую подругу по гимназии Лизу Мирошниченко, дочь проповедника русской протестантской общины, которая была глубоко верующей девушкой. Она вспомнила, что та была самой скромной и самой примерной ученицей. Юдифь полюбила ее еще тогда. Одно лишь только разделяло их: Лиза всегда старалась говорить об Иешуа или снабдить какой-либо книжечкой о Нем. Все ученицы еврейки, подруги Юдифи, относились к Лизе с нескрываемым пренебрежением, называя ее на еврейском языке идолопоклонницей и язычницей. Из-за них Юдифь не могла тогда ближе сойтись с Лизой, хотя в глубине души она готова была променять всех своих легкомысленных подруг-евреек на эту «язычницу».

Юдифь замечала, что Лиза любила ее больше других. Она помнила, как однажды, смотря на нее своими голубыми глазами, Лиза сказала грустным голосом:

«Как жаль, милая Юдифь, что ты не веришь в Иисуса Христа, как жаль, что не можешь посещать наших евангельских собраний и слушать проповеди о Нем. Но знаешь, я всегда, с самой первой нашей встречи молюсь за тебя, чтобы Господь открыл твое сердце для веры в Него, и я верю, что Он это сделает, ты будешь еще Его ученицей и моей дорогой сестрой в Господе».

Эти слова показались тогда для Юдифи странными, она даже немного рассердилась и хотела сказать Лизе, что Иешуа обманщик и лжемессия. Но видя, как Лиза глубоко верит в Него и так искренно об этом говорит, не осмелилась этого сделать, заметив только, что она, как израильтянка, никогда не может поверить в Иешуа.

Сидя в своей уютной комнатке с рукоделием в руках и вспоминая прошедшее, Юдифь думала: «Как это все странно! Как видно, не все последователи Иешуа ненавидят евреев и не все убивают друг друга, как говорил мой дедушка. Лиза говорила однажды, что многие из членов их общины, призванные на войну, находятся в тюрьмах за отказ брать оружие, чтобы убивать других, потому что Иешуа учил любить друг друга и даже врагов. Тут, в самом деле, что-то непонятное. Впрочем, я уже не ребенок, чтобы слушать и верить тому, что говорят другие. Самое лучшее узнать и исследовать все самой», — произнесла вслух Юдифь, подняв глаза от своей работы.

Но как это сделать? Решить гораздо легче, чем осуществить. Один неосторожный поступок сможет вызвать целую бурю в семье и среди всего еврейского общества, пожалуй, меня сочтут за отступницу. Сказать обо всем Соломону? Это будет самое лучшее. Но как он на это посмотрит? При этой мысли лицо Юдифи озарилось радостной улыбкой. она доверяла ему все свои мысли и теперь надеялась, что он поможет ей в этом затруднении. Хотя она все больше убеждалась, что он совершенно ни во что не верит, но она все же знала, что он никогда не будет стараться нарушить ее веру в Бога.

Этот день показался Юдифи очень длинным. Она никак не могла дождаться наступления вечера, когда, обыкновенно, Соломон заходил к ним, хотя бы на несколько минут, если бывал занят каким-либо неотложным делом. Сегодня она ожидала его с большим нетерпением, хотела сообщить ему, как можно скорее, о своем желании познакомиться с другими верованиями.

Наконец, часов в восемь вечера, Соломон пришел вместе со своими родителями. Вскоре хозяева и гости разбились на отдельные группы и повели разговоры на разные темы. Младшие сестры Юдифи, посещавшие еще гимназию, возились в стороне со своими уроками, отцы семейств вели оживленную беседу о своих коммерческих делах и о последних событиях в России, матери говорили о хозяйственных делах и разных городских новостях. Только между Юдифью и Соломоном происходил необыкновенный в доме Вейнбергов разговор.

После первого приветствия, Юдифь, обращаясь к родителям, заявила с улыбкой:

«Сегодня Соломон отбирается у вас на весь вечер, у нас с ним предстоит очень важное совещание».

«Не сговариваетесь ли вы бежать от нас в Америку?» — спросил, смеясь, Вейнберг.

«Нет, папа, но это еще лучше, чем поездка в Америку, гораздо интересней», — ответила Юдифь, с веселой улыбкой смотря на молодого человека.

«Оставим их, Соломон, пусть они ведут здесь свои коммерческие совещания, а ты сегодня мой на весь вечер».

«Хорошо, Юдифь, я в твоем распоряжении и готов выслушать все твои планы. Если ты думаешь куда-либо бежать, то бежим вместе, не правда ли?»

«О да, я совершенно согласна!»

С этими словами Юдифь и Соломон, оставив родителей, перешли в другую комнату.

Оставшись наедине, Юдифь пригласила Соломона занять стоявший у столика стул и усевшись рядом с ним, начала излагать то, что занимало ее мысли.

«Знаешь, Соломон, у меня сегодня, в самом деле, имеется к тебе одна серьезная просьба. Я хочу сообщить тебе то, что в последнее время все чаще и чаще занимает мои мысли Я с самого начала прошу тебя выслушать меня серьезно, а потом прости свою Юдифь, если ее желание покажется тебе глупостью Готов ли ты уже заранее дать обещание простить меня?»

«О да, Юдифь, — ответил Соломон, — ты можешь сказать мне все, что занимает твою головку, и я готов, как смогу, помочь тебе во всем, в чем ты не можешь разобраться одна. Ведь вдвоем мы сможем гораздо скорее распутать запутанное, не так ли?»

«Ну хорошо, тогда я все скажу. Ты ведь знаешь, Соломон, что я от всего сердца верю в Бога и стремлюсь сохранить эту веру навсегда».

«Да, Юдифь, я это хорошо знаю и верь, что твой Соломон ничего не имеет против этого. Наоборот, очень ценю это и иногда думаю, как счастлива ты, что можешь от всего сердца верить. Быть может, когда-либо и мои убеждения будут согласны с твоими!»

«Хорошо, Соломон, я очень надеюсь, что это когда-либо случится, теперь дело вот в чем: ты ведь знаешь, что наша иудейская религия считает другие религии языческими и не разрешает нам, евреям, сообщаться с их последователями. Ты улыбаешься, Соломон, слушая твою Юдифь и ее глупости, но слушай, для меня это все не глупости, но очень серьезный вопрос!»

«О, милая Юдифь! Улыбку у меня вызывает не то, что ты говоришь, но то, что люди выдумали и создали себе так много богов и религий и теперь гордятся ими один перед другим и уничижают за это друг друга.

Я говорил уже тебе, Юдифь, что ты счастлива, что можешь верить с детской простотой. Но никогда не смотри на других так, как смотрели наши предки и как смотрят религиозные евреи до сего времени. Если есть Бог, то Он должен быть Богом не только одних евреев, но и всех народов!»

Взором, полным любви, смотрела Юдифь на Соломона, когда он воодушевленно произносил эти слова.

«Вот об этом-то я и хотела говорить с тобою сегодня, мой Соломон, — произнесла Юдифь. — Это больше всего занимает мое сердце. С самого детства меня учили любить только наш еврейский народ и его религию, а на всех других людей смотреть, как на гоев, и на их религиозные верования, как на ложные, противные Богу. Теперь я не ребенок, чтобы слепо верить всему, что говорят другие, и хотела бы знать, за что я должна любить то, что я люблю, и за что ненавидеть то, что я должна ненавидеть. Правильно ли это?

За что я должна любить наш народ и его религию, я уже хорошо знаю. По этому поводу я много слышала и читала, знаю истории нашего народа и его религию и верю, что она дана Самим Богом, хотя многое еще непонятно мне, не может вместиться в моем разуме. Но мы живем и каждый день сталкиваемся со многими людьми, которые верят иначе, чем мы, и среди них есть немало очень хороших людей.

Вследствие этого у меня все усиливается желание ближе познакомиться с религиями окружающих нас людей, посмотреть их богослужения, чтобы судить о них по собственным наблюдениям. Изучать различные религии только по книгам, мне кажется, не совсем правильным. Лучше всего можно сделать это, наблюдая за ее последователями. Ты ведь знаешь, что родителям нашим очень не понравилось бы, если бы я пошла в церковь или молитвенный дом и присутствовала на богослужении. Вот я и решила открыть все это тебе, спросить у тебя совета. Папе и маме я этого не говорю, я знаю, что они будут недовольны мною за такие мысли. Ты теперь можешь быть моим судьей, если мои мысли неправильны, то забудем этот разговор. Но мне нужно было открыть кому-либо мое сердце».

Соломон все время внимательно слушал, что говорила Юдифь. Он не верил в Бога, но высказанное Юдифью желание присутствовать на чуждых евреям богослужениях, казалось ему странным. Несколько минут он сидел молча, склонив свою голову. Юдифь с тревогой следила за меняющимся выражением его лица.

«Ну что, Соломон, — обратилась она к нему после короткого молчания и положила свою руку на его сложенные на коленях руки, — ты тоже начинаешь думать, что твоя Юдифь — еретичка и отступница от религии отцов?»

«О нет, Юдифь, ведь я же сказал тебе, какого я мнения о всех религиях. Но когда ты говорила о своем намерении посетить чуждые евреям богослужения, мне показалось это неестественным. Почему явилось такое чувство, я и сам совершенно не знаю. Быть может, вследствие тех влияний и взглядов, в которых я с детства был воспитан, пока сам не научился рассуждать.

Знаешь, Юдифь, пусть все, о чем мы с тобой говорили, останется пока тайной. Не говори об этом ни с твоими, ни с моими родителями, а то в их головах могут возникнуть Бог знает какие мысли. Это, наверно, сильно огорчило бы их. Что же касается нас с тобой, то в самом деле, хорошо было бы когда-либо пойти в некоторые храмы, чтобы послушать и посмотреть, что там делается. Я такими вопросами никогда не интересовался, а поэтому тоже еще нигде, кроме нашей синагоги не был, да и там бывал лишь только, чтобы не обидеть родителей».

Когда Соломон, простившись со всеми, вместе со своими родителями ушел домой, Юдифь осталась в своей комнате и долго не могла уснуть. Чувства радости и печали попеременно наполняли ее сердце. Наблюдая за выражением лица Соломона во время их разговора, смотря, как оно изменялось, когда она открыла ему свой план посещения различных молитвенных домов, она увидела, что Соломона нельзя было еще причислить к сознательным атеистам. Хотя он и говорил, что не верит в существование Бога, все же, хотя и бессознательно, в его сердце жила еще любовь к религии евреев и со временем он может сделаться вполне верующим человеком. Это открытие было большой радостью для Юдифи. Но, с другой стороны, его выражение «чуждые еврейству религии» говорило ей о том, что он, хотя и недоволен отношением своего народа к другим верованиям и их носителям, но все же, хотя и бессознательно, стоит на стороне евреев и может стать большим фанатиком. Это обстоятельство наполняло ее сердце тревогой и тихой скорбью.

«О, Иегова! — воскликнула после долгих размышлений Юдифь. — Если Ты вездесущ и всеведущ, то Ты знаешь все помышления мои. Дай мне постигнуть Тебя, Твою истину, не оставляй меня блуждать впотьмах, в полном неведении».

«Какая я странная, в самом деле, — подумала она дальше. — В детстве я надоедала папе, маме и дедушке вопросами о Боге, а вот теперь начинаю надоедать тем же и Соломону. Что подумает он обо мне после сегодняшней беседы? Ну, впрочем, все равно, я знаю, что он меня любит, а если это и было глупостью с моей стороны, то он простит все и забудет про это. Ведь все люди так много творят в своей жизни и говорят различных глупостей!»

* * *

После вышеописанного разговора прошло около двух месяцев. В один из зимних вечеров в доме родителей Соломона между родителями Юдифи и им происходил довольно серьезный разговор. На лицах всех беседующих лежала глубокая печаль. Г-жа Вейнберг часто вытирала набегавшие на глаза крупные слезы. Соломон также сидел, опустив голову, и тяжелые вздохи вырывались из его груди.

«У меня нет на нее больше никакого влияния, — проговорила после короткого молчания мать Юдифи, с усилием сдерживая давившие грудь рыдания, — у отца тоже, мы вообще совершенно потеряли голову и не знаем, что делать. Нам так тяжело за гибель нашего ребенка и стыдно перед другими людьми. Но она, словно помешанная или чем-то очарованная, на все наши просьбы и угрозы твердит все одно и то же: «Я знаю, что вам всем тяжело, и мне это так больно, но не могу же я оставить все, что мне свято, слушая людей более, нежели Бога». — О, е! е! е! — зарыдала г-жа Вейнберг.

«Юдифь, Юдифь, моя бедная Юдифь! Неужели ты совершенно потеряна для всех нас, так любящих тебя!»

Все сидели со слезами на глазах, понурив головы.

«Я тоже совершенно ничего не могу от нее добиться, но все же я еще надеюсь, что все улучшится. Раза три уже старался я говорить с ней, умоляя ее оставить свое увлечение ради меня, родителей и ради своего народа, но она всегда говорит одно и то же: «Нет, не могу, Соломон, я люблю моих родителей, тебя и мой народ еще больше, чем раньше, но оставить моего Искупителя ради вас — это было бы, поистине, чем-то чудовищным. Это было бы больше, нежели самоубийство, — здесь идет вопрос не о самоубийстве тела, которое рано или поздно все равно должно умереть, но о самоубийстве души!»

Эти слова мне были совершенно непонятны, и я не знал, что и говорить ей. Я думаю, что она в последнее время очень много размышляла и этим слишком расстроила свои нервы. К тому же явился этот ужасный человек и сильно подействовал на ее впечатлительную душу. Но у меня есть еще глубокая надежда, что со временем все это пройдет».

Этот разговор произошел в доме Бернштейнов по следующему случаю: приблизительно недели через три после того, как Юдифь открыла Соломону свое намерение познакомиться с другими религиозными верованиями, город Г. посетил приезжий проповедник русской протестантской церкви. О предстоящих собраниях, которые должны были произойти в молитвенном доме этой общины, население города было извещено через расклеенные по городу объявления. В этих объявлениях находился призыв к еврейскому населению, которое так же приглашалось на предстоящие собрания. Автор объявлений обещал сказать много интересного и полезного и для Израиля. Хотя эти объяснения быстро были срываемы и уничтожаемы евреями и другими противниками евангельской проповеди, которые не только сами не желали идти слушать, но и другим не давали прочитать эти объявления, все же одно из них увидели проходившие по улице Соломон и Юдифь.

«Ну, вот видишь, Соломон, — обратилась к нему с улыбкой Юдифь, прочитав текст объявления. — Несколько времени тому назад мы с тобой сговаривались посетить некоторые из христианских храмов, чтобы послушать и посмотреть на богослужения других людей, а вот теперь нас даже приглашают. Ведь у русских людей имеется пословица, которая говорит, что незваный гость хуже татарина, однако тот, который отказывается, когда его зовут на что-либо доброе, тоже не лучше. Наверно, многие из наших евреев будут присутствовать на этих собраниях, а поэтому никто не будет удивлен, увидев нас с тобой. При этом наши родители, если узнают об этом, будут совершенно спокойны. Ведь чудный случай, не правда ли?»

«Это верно, — ответил Соломон, — на этот раз я с тобою совершенно согласен. Мне тоже очень интересно, что хочет говорить об евреях или евреям этот человек. Хорошо, значит сегодня идем. В половине восьмого я зайду за тобой, и тогда пойдем удовлетворять твое давнишнее любопытство и желание, впрочем, теперь и мое», — добавил весело Соломон.

Довольно большой зал молитвенного дома был переполнен слушателями, когда туда вошли Соломон и Юдифь. Окинув взглядом всех присутствующих, они заметили около двадцати человек знакомых евреев. Два незнакомых человека, сидевшие на самой задней скамье, встали со своих мест и предложили им сесть, сами же заняли место у дверей. Эта вежливость со стороны незнакомых и грубых на вид людей очень удивила Юдифь. Поблагодарив за любезность, они заняли предложенные места.

Через несколько минут в зале раздалось пение небольшого хора. Содержание слов и мелодия песни сразу захватили все сердце Юдифи. В них ей послышалось что-то близкое, родное сердцу, это была давнишняя песнь ее души. Простота и сердечность звучала во всем. Прислушиваясь к словам песни, Юдифь размышляла: «Эти люди верят и прославляют того же Бога, как и мы евреи, только здесь более простоты и благоговения». Хор пел:

О Иегова, через волны,
Через пустыни нас веди.
Слабы мы, но силы полный
Нас приблизь к Своей груди.
Манной с неба, манной с неба
Слабых нас, Господь, питай!

О, открой Свои потоки
Из скалы святых даров,
Столб Твой огненный, высокий
Да хранит нас от врагов!
О Спаситель, о Спаситель!
Будь для наших душ щитом.

Мы стоим у Иордана,
Проложи чрез реку путь,
Чтоб в равнинах Ханаана
Твой народ мог отдохнуть.
Песни славы, песни славы
Вознесутся там Тебе.

Эти слова отзывались в сердце Юдифи, как отдаленное эхо седой древности, далекого прошлого. Перед ней быстро пронеслись картины из истории Израиля, когда тот шел в землю обетования под водительством сильной и крепкой руки Иеговы.

Последние слова песни: «Чтоб в равнинах Ханаана Твой народ мог отдохнуть» замолкли в пространстве, а Юдифь все еще сидела с опущенной вниз головой, ее большие глаза были наполнены слезами. Соломон также сидел с серьезным, задумчивым лицом.

Но вот после короткой паузы хор запел другую песнь, которая своим содержанием еще больше поразила сердце Юдифи. Хор пел:

Земля трепещет, и, сверкая,
Катится гром из края в край.
То Божий глас гремит, взывая:
Израиль, Мой народ, внимай!

Израиль, ты Мне строишь храмы,
И храмы золотом блестят,
И в них курятся фимиамы,
И день и ночь огни горят.

К чему Мне ваших храмов своды,
Бездушный камень, прах земной?
Я создал землю, создал воды
И небо очертил рукой.

К чему Мне злато? В глубь земную,
В утробу вековечных скал
Я влил, как воду дождевую,
Огнем расплавленный металл.

К чему куренья? Предо Мною
Земля, со всех своих концов
Кадит дыханьем под росою
Благоухающих цветов.

К чему огни? Не Я ль светила
Зажег над вашей головой?
Не Я-ль, как искры из горнила,
Бросаю звезды в мрак ночной?

Твой скуден дар, есть дар бесценный —
Дар, нужный Богу твоему:
Ты с ним явись, и примиренный
Я все дары твои приму.

Мне нужно сердце чище злата
И воля крепкая в труде,
Мне нужен брат, любящий брата
И верный Мне всегда, везде.

Каждое слово этой песни врезывалось в ее сердце. Как при пении первой песни перед ней прошла вся картина выхода из Египта и странствование Израиля по пустыне, так при слушании последней перед ней ярко встала вся последующая история ее народа.

«К чему куренья, к чему золото и к чему жертвы? — шептали уста Юдифи, повторяя слова песни. — Разве Ему, сотворившему всю вселенную, нужно, чтобы Его собственность брали от Него и приносили Ему же в дар, как будто это было наше? Да, сердце чище злата и любовь одного человека к другому, —это действительно самый большой для Него дар!»

Рой мыслей наполнил при этом ее голову, но заниматься ими в данную минуту не было времени. Перед собравшимися слушателями на возвышенном месте у стола, покрытого белой скатертью, появился средних лет человек с раскрытой книгой в руках. Его приятное, энергичное лицо было обрамлено большой черной бородой. Проникающим в сердце взором, он обвел всех присутствующих, как бы стараясь заглянуть в душу каждого слушателя.

Сильным голосом он произнес: «В этом помещении, как вы уже читали в объявлениях, произойдет, начиная с сегодняшнего вечера, ряд собраний с чтением и разъяснением Библии. И вот, прежде чем приступить к чтению этой чудной книги книг, дарованной Самим Богом сынам человеческим, я предлагаю обратиться к Богу в молитве, дабы Он благословил нас и дал разумение Его Слова. Внешних предметов богопочитания у нас здесь, как вы видите, нет, но Он присутствует во всякое время и на всяком месте, где люди собираются во имя Его. Живой и вездесущий Бог не нуждается в мертвых предметах, напоминающих о Нем, ибо Он Сам хочет напоминать людям о Своем присутствии. И если мы встаем, чтобы приветствовать постороннего человека, то тем более, сознавая присутствие Бога и обращаясь к Нему, мы должны встать в благоговении перед Ним. Поэтому встанем и будем молиться!»

Все собравшиеся встали со своих мест, за исключением присутствующих евреев, смотревших друг на друга, не зная, что делать. Некоторые из них решительно встали, остальные продолжали сидеть. Находясь позади всех, Юдифь все время наблюдала за их поведением. Сама она встала по приглашению первая, а за ней последовал и Соломон.

Горячая, детски-простая молитва полилась из уст стоявшего впереди человека. Как дитя, обращаясь к своему отцу, открывает свои нужды, так и этот человек обращался в простых словах к Богу. Юдифь не слышала ничего подобного в своей жизни. Она слышала, как читали еврейские молитвы ее родители, и сама она читала молитвы, написанные тысячелетия тому назад, заученные наизусть и повторяемые нередко без понимания их смысла. Это была часто мертвая форма без животворящего духа. Но здесь звучали не мертвые, заученные слова и выражения, а изливающаяся из сердца просьба о насущной нужде. Это была живая, проникнутая верой беседа человека с невидимо присутствующим Богом.

Когда молившийся в заключении произнес «Аминь», все верующие повторили вслед за ним.

«Аминь», — повторила вслед за всеми Юдифь. Соломон с недоумением посмотрел на нее.

«Что с тобой, Юдифь, ты ведешь себя, как эти люди, встаешь, когда предлагают, и повторяешь их слова. Посмотри, наши все, за малым исключением, сидят молча. Хорошо ли ты поступаешь, Юдифь?»

«Я думаю, что ничего плохого не делаю, мой Соломон. Неужели мы не должны стоять на стороне истины и соглашаться с нею, если слышим ее первый раз в жизни? — ответила Юдифь. — Во всем, что мы здесь наблюдаем и слышим, я вижу и чувствую одну лишь истину».

Дальнейшая их беседа была прервана, так как проповедник, призывая всех слушателей к вниманию, начал читать одно из библейских повествований, из 53-й главы Книги пророка Исаии, где в сжатой, но сильной картине изображена вся жизнь Иисуса Христа от Его рождения до смерти на Голгофском кресте.

Окончив чтение, он в кратких словах коснулся истории израильского народа и чудной надежды его на пришествие Мессии. Он указал, что Мессия должен был на основании пророчества прежде всего, как Агнец Божий, умереть за народ. Через Свою смерть Мессия должен был освободить людей от рабства греху и вечной смерти подобно тому, как умершие когда-то в Египте агнцы освободили в ту ночь евреев от рабства фараона и от смерти вместе с египтянами. То, что случилось в древности в Египте, было лишь символом, прообразом того, что впоследствии Бог совершил во Христе Иисусе, о Котором говорил пророк Исаия, что Он презрен, умален, Муж скорбей, что Он, как Агнец, был веден на заклание, потому что Он взял на Себя наши грехи.

«Дорогие, — обратился проповедник к своим слушателям, — давайте теперь всмотримся в жизнь Иисуса Христа из Назарета. Разве Он не был презираем и уничижаем в те времена? Книжники и фарисеи ненавидели Его в продолжение всей Его жизни, пока, наконец, не решили предать Его позорной смерти на кресте, удалить Его из своей среды. Римские воины, язычники, сплетши венец из терновника и возложив Ему на голову, ударяя палкой, насмехались над Ним, говоря: «Радуйся Царь Иудейский!» Разве это не было уничижение? А разве Он не был, как Агнец, веден на заклание, когда нес Свой крест к месту казни, падая под его тяжестью? При всем этом Он был, действительно, как Агнец, — безгласен. Ни ропота, ни жалобы на своих истязателей.

Это совершилось в то далекое время, но это пророчество Исаии сбывается в отношении Христа Иисуса и до наших дней. Здесь, как я вижу, много моих друзей-евреев. О, как я хотел бы, чтобы вы заглянули сегодня немного в ваше прошлое и настоящее. Разве в наши дни ваши духовные вожди и руководители не продолжают всеми силами выставлять пред вами Иисуса Христа, Сына Божия, настоящего Мессию Израилева, как самозванца и обманщика? Разве это не презрение и умаление Христа в продолжение многих веков?

Правда, все религиозные люди израильского народа еще продолжают ожидать Мессию. Но Кто будет Тот, Который вскоре придет? Кто будет Этот грядущий Мессия? Конечно, если мы начнем говорить об этом, кто как думает, то мы можем ошибиться. Но Бог, обещавший послать Мессию, позаботился заранее предсказать о Нем. Посмотрим, что говорит о Мессии один из вдохновенных Богом пророков, пророк Захария в двенадцатой главе, десятом стихе своей книги. Вот его слова о грядущем Мессии: «И они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о единородном сыне».

Кого когда в своей истории уже пронзили евреи? Кто придет к ним снова? Тот, Которого они пронзили в прошлом, есть Иисус, сын Давидов. Это должно было случиться по предопределению Божию, кровь непорочного, невинного Агнца должна была быть пролита для искупления Израиля и всего мира, для освобождения людей от их грехов. Об этом предсказал пророк Исаия, Даниил и другие. Но теперь должно сбыться и другое предсказание: Израиль должен с верою воззреть на Того, Кого пронзили их отцы.

Сегодня через меня Бог обращается еще раз ко всем вам, сыны Израиля, и всем другим, находящимся в этом собрании...» — В это время многие из евреев, с шумом оставив свои места, вышли из зала, когда все снова успокоилось, проповедник продолжал:

«О, дети Израиля, к вам первым послал Он Своих учеников с проповедью Евангелия после Своего славного воскресения. К вам первым и я обращаю свое слово, приехав в этот город. Вам первым из всех народов Господь хочет дать мир сердца и радость жизни. Вас первых Он хочет благословить величайшими благословениями, которые Он обещал еще праотцу вашему Аврааму. Не продолжайте же вашего упорства и противления Тому, Кто пролил за ваши беззакония Свою невинную кровь. Не продолжайте в вашем ожесточении вплетать все новые шипы в Его терновый венец. Не продолжайте пронзать Его вашим неверием, уничижать и отвергать. Обратитесь к Нему всем сердцем в покаянии и молитве!

Когда же наступит для вас, находящихся здесь, тот славный день, что вы воззрите на Того, Которого пронзили руки ваших отцов? Когда в слезах раскаяния припадете к Его пронзенным за ваши грехи стопам? Он ждет! Его взор с любовью обращен на каждого из вас и в этот момент. Как заблудшую овцу дома Израилева, Он хочет вернуть тебя домой. Он призывает вас сегодня, слушайте что Он говорит: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас». Ты, обремененное грехом, ты, тоскующее и не имеющее покоя в этом мире сердце, приди, приди сегодня, и Он даст тебе покой, покой на веки...»

Замолкло последнее слово горячего призыва. Все собравшиеся по предложению проповедника склонили колени для молитвы, за исключением нескольких оставшихся еще в собрании евреев. Молитвы раскаяния и призыва о помощи горячим потоком полились из сердец многих присутствующих.

Юдифь, внимательно слушавшая в продолжение всей проповеди, сидела с полными слез глазами. Теперь ей живо припомнилось, как она, еще тринадцатилетней девочкой, будучи на даче у дедушки, слышала памятную ей беседу и спор дедушки с приезжими раввинами об Иешуа. Еще тогда ей показалось, что один из раввинов был более прав, чем дедушка. И вот сегодня она слышит живую евангельскую проповедь о Мессии.

Какой-то внутренний голос все время шепчет ее сердцу: «Да, это все непреложная истина, которую ты должна принять. Он Мессия — Агнец, умерший за всех евреев, за весь мир и за тебя. Мы должны принять Его, Которого пронзили!»

«И ты тоже», — шепчет внутренний голос.

«И я?» — произнесли тихо уста Юдифи, как бы задавая вопрос невидимому собеседнику.

Соломон все время наблюдал за выражением лица молодой девушки. Раза три он предлагал оставить собрание и пойти домой. Ему не нравилась проповедуемая здесь так открыто и просто истина о Христе. Но Юдифь все время отказывалась и просила его обождать еще немного.

Хотя Соломон и был модно-неверующим молодым евреем, но это неверие, как видно, было лишь поверхностным налетом, в глубине души он оставался еще настоящим иудеем. Слыша истину о Христе, об отношении к Нему евреев, в нем все более и более обнаруживалось его внутреннее глубокое чувство. Ему было очень больно смотреть, что Юдифи, которую он любил всем сердцем, нравилась проповедь, что ей казались истиной слова этого человека. Судя по выражению ее лица и этим слезам на глазах, она была вполне согласна с проповедью.

Теперь, когда все склонили свои колени для молитвы, Соломон, как еврей, почувствовал, что для него было бы оскорблением оставаться и присутствовать при молитвах этих людей. Почти грубо, с раздражением в голосе он опять предложил Юдифи покинуть зал и пойти домой.

«Нет, Соломон, — ответила тихо Юдифь, — я не могу идти в эту минуту, скоро как видно конец, и я хочу остаться здесь до конца».

Ее сердце усиленно билось, когда она слышала горячие молитвы, в которых было много просьб об обращении Израиля. Юдифь чувствовала, что и она является грешницей, она, как и другие евреи, упорствовала и противилась Христу Иисусу до сего дня. Она считала Его обманщиком и лжемессией, она уничижала и презирала Его.

Эти мысли, как молния, пронеслись в ее уме и заставили сердце сжаться от глубокой боли.

«А теперь, что я делаю? Когда все благоговейно склонили колени перед Ним, я упорно сижу и даже не встану со своего места. О, Боже, — шептала Юдифь. — Но что скажет Соломон, родители, народ?..» «А что скажет Он, любвеобильный Агнец Божий?» — прозвучал как бы в ответ внутренний голос.

Забыв о родителях, о присутствии Соломона, со словами: «Прости меня, о Иешуа», она бросилась на колени. Потрясающая, долго сдерживаемая молитва пламенного раскаяния полилась из ее сердца. Молитва за себя, а потом за своих родителей и за весь народ. Сидевшие еще в собрании евреи с изумлением и недоумением смотрели в ее сторону. Соломон сидел около склонившейся Юдифи, смотря на нее недоумевающим, испуганным взором.

«О Господь мой и Бог мой, о Иешуа-Мессия! — продолжала Юдифь. — Отныне я хочу служить Тебе всем сердцем, быть Твоей рабой и принадлежать Тебе всецело. Помоги же мне идти теперь за Тобою! Аминь».

«Аминь, аминь», — повторили десятки голосов молящихся людей.

Руководящий собранием начал возносить благодарственную молитву Господу за эту овцу из дома Израилева, возвратившуюся отныне к своему Пастырю. Соломон пришел в себя и, грубо подняв стоявшую на коленях Юдифь, схватил ее под руку и почти силой повел ее вон из собрания. Фанатик-еврей со всей силой проснулся теперь окончательно в его сердце. В этом состоянии он готов был задушить своими руками ту, которую так горячо любил, или побить ее камнями за то, что она называла своим Господом Иисуса Христа, обращаясь к Нему с молитвой. Юдифь кротко повинуясь, как во сне шла вместе с ним, не говоря ни слова и не обращая внимания на его грубое поведение.

До самого дома они не проронили ни одного слова. Соломон шел, тяжело дыша, — в его груди все клокотало, он задыхался от гнева на проповедника, на всех этих людей и на Юдифь. Сердце девушки, наоборот, было наполнено глубоким миром. Ей было жаль идущего рядом с ней Соломона, она чувствовала, что происходит в его сердце, а поэтому сочла за лучшее хранить молчание и не вызывать у него еще большего раздражения.

Подходя ближе к дому, она начала думать, как встретят ее теперь родители и все еврейское общество. Многие из евреев были свидетелями ее обращения. Наверно, в этот же вечер весть о случившемся разнесется среди всего еврейского населения.

Едва успевая бежать за быстро идущим Соломоном, она тихо взывала к Господу о помощи. Она просила, чтобы Он, Всевидящий и Вездесущий, укрепил ее в предстоящие часы встреч с родителями и дал ей мудрость и терпение.

Когда они подходили к дому, Юдифь совершенно успокоилась. Ее тихая молитва была услышана Тем, к Кому она обращалась за помощью. Какой-то внутренний голос говорил ей: «Не бойся, Юдифь, будь тверда, Я Сам буду с тобою». От сознания, что Господь не оставит ее, тихая радость наполнила сердце девушки, и улыбка озарила ее лицо.

Родители и младшие сестры сидели в гостиной, каждый со своей работой, когда Юдифь и Соломон пришли домой. Не раздеваясь, с шапкой в руках, Соломон молча тяжело опустился в кресло, а Юдифь тихо прошла в свою комнату.

Опустив голову, Соломон продолжал сидеть, нервно ломая руки: тяжелые вздохи вырывались из его груди. Родители и сестры Юдифи посмотрели молча с удивлением друг на друга. Они видели, что между Юдифью и Соломоном что-то произошло.

Г-жа Вейнберг, прежде всех почувствовала материнским сердцем какую-то грозу, неожиданно нависшую над ними. Подойдя к нему, она положила руку на его склоненную голову и спросила:

«Что с тобой, Соломон? Что между вами произошло?»

Очнувшись, как бы от сна и подняв глаза на г-жу Вейнберг, Соломон прокричал, почти задыхаясь от гнева, не будучи больше в силах сдерживать себя.

«Спросите Юдифь, пусть она расскажет вам сама. Впрочем, не стоит, не спрашивайте ее. Она — отступница! Она опозорила всех: вас, меня и весь наш еврейский народ. Об этом, наверное, знает уже весь город!»

Г-жа Вейнберг, побледнев, опустилась на стоящий возле Соломона стул, она не знала еще, в чем дело, и с недоумением смотрела на него. Давид Вейнберг, бросив читать газету, серьезно посмотрел на молодого человека. До сих пор он думал, что дурное настроение Соломона происходило от пустой размолвки между ним и Юдифью.

«В чем дело, — спросил он строго, — что с Юдифью, чем она всех опозорила?»

«Да, что с нашей дочерью? Скорее скажи, Соломон, — волнуясь спросила мать. — Сарра, позови скорее Юдифь, почему она не идет к нам? Пусть расскажет сама, в чем дело!» — обратилась она к младшей дочери.

Юдифь вошла в гостиную. Взоры всех обратились на нее, но она была совершенно спокойна, только на ее обыкновенно веселом лице заметно было больше серьезности и сосредоточенности. Она только что прекратила свою беседу с Господом. В то время, когда в гостиной происходил вышеописанный разговор, Юдифь, войдя в свою комнату, склонила колени у ног своего Искупителя и молила Его, чтобы Он открыл сердца ее родителей к принятию Мессии, как своего личного Спасителя.

«Помоги мне теперь, мой Спаситель!» — произнесла она, когда сестра постучала в дверь ее комнаты.

«Ты звала меня, мама?» — обратилась она к матери.

«Садись здесь», — ответил вместо матери отец, указывая ей на стул. Юдифь молча села. Она чувствовала, что для нее наступила серьезная минута, минута объяснений. Она знала, что теперь должна открыто перед родителями, сестрами и Соломоном исповедовать свою веру во Христа Иисуса, как Сына Божия, а это для только что обращенной и не успевшей еще одуматься Юдифи был очень тяжелый и серьезный шаг.

«Слушай, Юдифь, — обратился к ней отец. — Мы хотим знать от тебя самой, что ты сделала, что произошло между тобой и Соломоном? О каком позоре для нас и для нашего народа говорит он?»

Юдифь слушала молча, опустив голову. Все смотрели на нее, ожидая ответа.

Наконец, после некоторого молчания, подняв голову и глядя в глаза своему отцу, она начала тихим, но твердым голосом:

«Да, папа и мама, что-то произошло, впрочем не между мною и Соломоном, а только со мной. Но это не позорит вас, Соломона или еще кого-то. Я хотела бы, чтобы то же произошло с вами, с нашим народом и вообще со всеми, живущими на земле».

«Говори скорее и яснее, не заставляй нас так долго страдать», — проговорила мать.

«Да, мама, я не хочу, чтобы ты или кто-либо другой страдали, но чтобы все радовались вместе со мною. Того, что наполняет мое сердце в эту минуту и что произошло со мной в сегодняшний вечер, я не могу передать в нескольких словах. Поэтому прошу, милая мама, извини меня, что не могу так коротко высказать».

«Она — отступница, опозорившая нас всех», — прокричал, волнуясь, Соломон, который не мог больше сдержаться и не желал, чтобы Юдифь как-нибудь оправдалась или повлияла на родителей.

«Отступница?» — повторили родители и сестры в один голос, вопросительно глядя на Юдифь.

«Да, отступница, что вы ее слушаете, она христианка!»

«Христианка? Наша Юдифь христианка?» — повторили все в один голос снова.

«Обожди, Соломон», — прокричал уже грозно Вейнберг. Встав с кресла, он подошел к дочери. Смотря на нее свирепым взором, он спросил: «Правда ли то, что говорит Соломон?»

Все притихли, отец стоял около дочери. Он весь дрожал от охватившего его гнева.

«Ах, Давид, успокойся, пусть Юдифь сама все расскажет», — вмешалась г-жа Вейнберг. Его вид был страшен и для нее. Она еще никогда не видела его таким за все долгие годы супружеской жизни.

«Садись вот здесь, около меня».

Вейнберг, тяжело дыша, опустился на стоящий около жены стул.

«Ну, расскажи, что ты хотела нам сообщить? — вновь обратилась она к сидевшей молча, перепуганной Юдифи. — Потерпи и ты, Соломон, пусть она сама расскажет нам обо всем, происшедшем с нею в сегодняшний вечер».

«Да, — начала она твердым и решительным голосом, — Соломон говорил правду: я действительно верю в Иисуса Христа, как Мессию евреев и моего личного Искупителя и Господа».

При этих словах Вейнберг, как ужаленный, вскочил со стула, но жена удержала его.

«Еще в детстве я слышала о Нем, несколько раз в моем сердце происходила борьба: Мессия Он или нет. Сама я не могла решить окончательно этого вопроса. Я помню, как однажды спрашивала об этом у дедушки, помню еще его спор с другим раввином, который доказывал, что Иешуа есть Мессия Израиля. Сегодня мы с Соломоном пошли на христианское собрание, к ним приехал из другого города проповедник. Слушая чтение Библии и его проповедь, я окончательно увидела, что Он, т.е., Иешуа, действительно Мессия, Сын Благословенного, Который нашими предками был распят на кресте и умер там, как предназначенный для мира Агнец Божий. Увидев все это так ясно, я отдала Ему мое сердце и отныне я, ваша дочь, являюсь Его рабой и последовательницей».

Во время этого объяснения она видела, как быстро менялось выражение лиц отца и матери, она замечала, что в их душе происходит страшная борьба и что они с большим усилием сдерживают себя.

При последних словах девушки мать, схватив себя за голову, громко заплакала, отец встал и начал ходить взад и вперед по комнате, ломая руки, сестры и Соломон сидели также со слезами на глазах.

«Уйди с моих глаз!» — проговорил Вейнберг, задыхаясь от гнева и указывая дочери на дверь. Опустив голову, Юдифь тихо вышла из комнаты...

ГЛАВА 4

ГОНИМАЯ ЗА ИМЯ ХРИСТА

Вражда родителей. Клятва матери убить свою дочь. Изгнанная из дома. Доверившаяся Господу.

Около часа продолжался истерический плач матери. Отец отправил других дочерей спать. Соломон сидел, понурив голову.

«Горем и слезами, Рахиль, мы делу не поможем, — обратился к жене немного успокоившийся Вейнберг. — Нужно что-либо предпринять. Мы все трое более всех любим Юдифь и сознаем, насколько гибелен для нее и тяжел для нас сделанный ею шаг. Но, быть может, общими силами, мы еще сможем спасти ее от этого увлечения. Было бы хорошо, если бы ты, Соломон, спокойно и по порядку рассказал нам теперь, как все это произошло. Ведь последнее время ты был с ней вместе больше, чем мы, мы доверили тебе нашу дочь вполне».

«Да, — добавила г-жа Вейнберг, успокоившись в это время от своих рыданий», — расскажи нам, Соломон, обо всем.

Немного успокоившийся от всего только что пережитого, Соломон описал родителям все уже известные нам предшествующие обстоятельства, вплоть до событий этого вечера. Он рассказал, что в последнее время Юдифь усиленно занималась религиозными вопросами, что она делилась с ним своими мыслями, в которых он ничего плохого не подозревал и отчасти сам их разделял. В этот вечер, желая удовлетворить ее давнишнее желание познакомиться с другими религиями, а также и свое любопытство, которое возбудил в нем приезжий совратитель своими афишами с призывом к еврейскому народу, он решил пойти с Юдифью на христианское собрание.

После короткого молчания Соломон продолжал: «И вот там, в этом собрании, произошло нечто, чего я не ожидал и никогда не мог допустить даже в мыслях. Приехавший евангелист доказывал, что Иешуа действительно Мессия Израиля и Спаситель мира. При этом он все время цитировал еврейских пророков, говорящих о пришествии Мессии. Наблюдая за Юдифью, я заметил как внимательно следит она за речью, ловя каждое слово. Я хотел увести ее, но каждый раз уступал ее просьбам и оставался. Мне было страшно неприятно и больно за нее, правда, я не верил в Бога, но для меня, как еврея, было больно внимание Юдифи к речи этого человека, которая, как мне казалось, была направлена исключительно к обвинению евреев в убийстве Иешуа.

Когда говорящий закончил свою речь, все присутствующие, по его предложению, склонили колени для молитвы. Многие из евреев вышли из помещения, некоторые же остались сидеть, как видно, из любопытства. Я тоже, поднявшись, хотел уйти, но Юдифь удержала меня и на этот раз...

Мы с нею сидели позади всех, и вот после молитвы одного человека Юдифь вдруг быстро опустилась на колени и начала молиться так же, как и эти люди. Сидевшие впереди нас евреи начали смотреть в нашу сторону, я был так ошеломлен всем этим, что не знал, что делать. Боль наполнила мое сердце. Было стыдно взглянуть на смотревших на нас евреев. Я был до крайности оскорблен и унижен.

Придя немного в себя и подняв ее с колен, я почти бегом выбежал вместе с ней из этого ужасного дома. Вот все, что я знаю и могу вам о ней сказать. Сильная любовь к Юдифи борется в моей груди теперь с другими, вызванными этим происшествием, чувствами. Я не могу дать себе ясного отчета, что со мной происходит. Я не верил до сего дня в Бога, не был религиозным человеком, но странно, я чувствую, что Юдифь оскорбила все мои святые глубокие чувства. Я вижу из этого теперь, что есть Бог и что евреи являются единственным народом в мире, имеющем правильное понятие о Нем и правильную, данную им Самим Богом, религию. Юдифь же стала сознательной отступницей от Бога и религии своих отцов, она сразу все отбросила и попрала.

Что я должен теперь делать? Ведь она моя невеста, вскоре мы должны были сочетаться, как быть теперь? Я не могу больше показаться вместе с ней в нашем еврейском обществе, многие из наших были свидетелями ее неистовой молитвы, в которой она просила Иешуа, чтобы Он обратил к Себе весь наш еврейский народ. Они видели и меня вместе с ней... Для меня она теперь совершенно потеряна!.. Мы не можем больше любить друг друга, даже больше этого, мы не можем быть даже друзьями... О, как могло это случиться?.. Юдифь, Юдифь!» — простонал Соломон, схватившись руками за опущенную голову.

В продолжение всего рассказа Соломона родители сидели молча, совершенно подавленные горем. На лице отца отражалась страшная внутренняя борьба. Мать сидела, склонив голову, со слезами на глазах. Они оба вполне сочувствовали молодому человеку и понимали его состояние. Глубоко страдали они за свою дочь. Когда Соломон умолк, Вейнберг, взяв его под руку, подвел к жене.

«Ты знаешь, Соломон, что наши сердца были привязаны к тебе, как к родному сыну, мы любили тебя всем сердцем, любим и теперь не меньше. Мы знаем также, что и ты нас любишь. Теперь мы потеряли ту, которая нас так крепко связала друг с другом и которую мы все так горячо любим. Мы все думали, что она принесет нам много радости в будущем, но она принесла такое страшное горе, которое мы не знаем, как устранить.

Когда она час тому назад, сидя здесь, сказала, что она христианка, я не понимал, что со мной делается, если бы не жена, не знаю, что мог бы я сделать в тот момент с моим ребенком. Я еще не знаю, что предпринять, как с ней поступить, но все же не хочу отчаиваться. Юдифь с самого раннего детства удивляла нас своим живым умом и не по летам глубокими вопросами. К тому же она была всегда крайне впечатлительна. Быть может, нам еще удастся возвратить ее к религии отцов к нашей общей радости. Нам придется теперь всем троим приложить все старания и употребить все средства, чтобы повлиять на нее. Теперь, я думаю, нам лучше всего оставить ее в покое на несколько дней, пусть она одумается сама в своем поступке. Строгостью едва ли удастся чего-нибудь достигнуть. Я очень сожалею о моей сегодняшней несдержанности. В этом отношении нашему народу нужно желать очень многого, но что делать, темперамент! Постараемся теперь достигнуть цели любовью, увещаниями и просьбами. Может быть, если понадобится, придется пригласить и нашего уважаемого раввина для беседы с нею. А потом увидим, что делать», — закончил Вейнберг.

«Да, ты прав, Давид, — добавила г-жа Вейнберг, — мы должны сделать все, чтобы спасти нашего ребенка, нашу любимую Юдифь. И ты, Соломон, поможешь нам в этом, не правда ли? Ты можешь очень сильно повлиять на нее, ведь я знаю, как горячо любит тебя наша Юдифь».

«О, да, — ответил ободрившийся молодой человек, — простите горячность моих суждений. Быть может, и в самом деле моя Юдифь еще не совсем потеряна для меня. Все, что зависит от меня, я готов сделать ради нее!»

Было уже около трех часов ночи, когда Соломон возвратился домой. Остальную часть ночи, как он, так и Вейнберги провели почти без сна. Обращение Юдифи в христианство было для них неожиданным и тяжелым ударом.

А в это же самое время в другой части дома шла другого рода, не похожая на первую и необыкновенная в этом доме беседа. Она происходила не между людьми, но между человеком и Богом.

Выйдя по приказанию отца в свою комнату, Юдифь почувствовала себя совершенно разбитой. Она привыкла с раннего детства жить в любви у всех окружающих ее, и теперь в первый раз в жизни она почувствовала, что потеряла эту любовь. Она увидела, что ее возненавидели самые близкие и дорогие ей люди.

Юдифь любила всем сердцем своих родителей и Соломона, редко можно было встретить такую нежную детскую привязанность. Соломон был также дорог ее сердцу. Вот уже несколько лет прошло с тех пор, как они встретились и полюбили друг друга. Он был всегда необыкновенно внимателен и нежен к ней. Она знала, что он любит ее всей душой. И вот теперь они выгнали ее из комнаты.

А всегда нежный и заботливый отец был сегодня так страшен, когда он, весь дрожа, стоял перед нею, что если бы не мама, он, кажется, готов был бы убить ее там же на месте. При этом воспоминании сердце девушки наполнилось щемящей болью.

Теперь она почувствовала себя совершенно беспомощной и одинокой в этом мире. Нет больше тех, с которыми она могла бы поделиться своим невыносимым горем, нет человека, на груди которого она могла бы выплакать все, чем было наполнено сердце. Мать, отец, Соломон, сестры, весь народ — все оттолкнули ее из-за Господа. Юдифь ясно сознавала, что теперь все было порвано между ними. Она чувствовала себя подобно человеку, сброшенному в море с палубы парохода, не чувствуя под ногами твердой почвы и не видя вблизи берега.

Долго в этот вечер раздавалось тихое рыдание в ее комнате. Это было первое тяжелое горе в ее жизни. Когда прошел первый приступ рыданий, Юдифь поднялась с постели, на которую она упала в изнеможении, войдя в комнату, и села на стоявший у окна стул. Была тихая лунная ночь. Яркие звезды переливались и мерцали как огоньки. Девушка устремила свои заплаканные глаза на чудную картину зимнего звездного неба. Погрузившись в созерцание, она просидела так некоторое время.

«Ты велик, мой Бог, в Твоем творении!» — проговорила она вслух, отрывая свой взор от звездного неба. Ее сердце начало наполняться миром. Сидя у окна, она начала припоминать всю свою жизнь, от раннего детства, когда она с родителями жила еще там, в отошедшем теперь от России западном крае. Она вспомнила вопросы о Боге, возникавшие в ее сердце, когда отец рассказал ей с сестрами историю их народа. Эти рассказы так возбуждали ее детский разум и пробуждали желание больше узнать о Боге.

Вспомнила она и ту знаменательную в ее жизни, случайно подслушанную беседу дедушки с раввинами. Вспомнила также последующую свою беседу с дедушкой.

Одна за другой быстро проносились перед ней картины детства: их бегство в начале войны, путь от фронта до города Г., первая встреча с Соломоном и последнее радостное и счастливое время, когда они были женихом и невестой. Вся эта панорама прошлого быстро пронеслась перед ее взором.

«Это был сладкий сон, сменившийся страшной, суровой действительностью! — подумала Юдифь. — Но что же дальше, что ждет меня теперь в этой действительности? Сон миновал, картина моей жизни изменилась. И слава моему Искупителю, что Он вывел меня из этого сна! Лучше проснуться здесь, на земле и жить действительной жизнью, чем открывать свои глаза только лишь при переходе в вечность и видеть перед собою страшные последствия духовного сна на земле».

Своим живым и развитым умом Юдифь взвешивала теперь все, что было за и против ее сегодняшнего решения. Она не старалась обольстить себя обманчивыми картинами предстоящей жизни. Последнее время она много читала еврейскую Библию. При этом ее более всего поражало, что все пророки, истинные служители Иеговы, переносили много различных гонений, а некоторые и мученическую смерть. Она вспомнила и то, что Сам Господь Иисус Христос тоже, будучи распят, умер самой мучительной смертью.

«Если ты хочешь идти за Ним, хочешь быть Его рабой и ученицей, тебя ожидает та же участь, Юдифь, — произнесла она вслух. — Первый шаг уже сделан. Наверно, весь город узнал об этом. Завтра на улице все наши будут кивать головами в мою сторону и показывать на меня пальцами... Пойти обратно? О, сохрани меня от такой мысли, мой Искупитель!» — проговорила она вновь, и с этими словами, склонив колени у ног своего Искупителя и Господа, забылась в молитвенной беседе с Ним. Продолжительная и горячая молитва возносилась к Всевышнему в ее освещенной луной комнатке.

«Ты знаешь, что душа моя с детства искала Тебя, о мой Господь! Сегодня Ты по милости Своей открылся мне в Твоем Слове. Ты омыл мое сердце Своею кровью. Но ты знаешь и видишь, что меня все оставили из-за Тебя. Все близкие, которых я так люблю, возненавидели меня и оттолкнули от себя. Нет больше у меня друга здесь на земле, нет никого, кто помог бы мне советом и поддержал бы меня в борьбе. Я одна, совершенно одна. Ты же знаешь, что я слаба, не знаю еще Твоих путей, не знаю, как идти. Не оставляй меня, не дай мне отступить теперь от Тебя в моей слабости и немощи. Ты знаешь все, что теперь может встретить меня в жизни, я же не знаю этого, помоги мне, мой Господь, во всяких тяжелых случаях, когда я буду изнемогать и не в силах буду бороться с ними».

Долгое время эта детская, простая молитва звучала в ее комнатке. В ночной тиши Юдифь беседовала со своим Искупителем, как будто бы Он стоял перед нею в Своем телесном виде. Она не сомневалась, что Он, действительно, находится с нею в этот тихий час ночи. От этой детской простой молитвы глубокий мир наполнил ее сердце.

«Я готова всюду пойти за Тобою. Да будет, мой Господь, Твоя воля во всей моей жизни отныне и навсегда!» — Так закончила свою беседу с Господом Юдифь.

Когда она поднялась с колен, ее освещенное луной лицо сияло от тихой внутренней радости и полного мира. Совершенно успокоившись в своем Искупителе, она забылась крепким и спокойным сном. Тот, к Кому она обращалась в молитве, послал Своего светоносного ангела охранять ее и поддерживать в пути к небесной и вечной отчизне.

* * *

Теперь для Юдифи настали тяжелые дни, дни сильных испытаний, искушений и гонений со всех сторон. Родители и Соломон прилагали все силы и употребляли всевозможные средства для отвращения ее от веры во Христа Иисуса. Уговоры, приглашения в театр, на танцы и т.д. Но от всех этих раньше любимых развлечений она раз и навсегда наотрез отказалась. Она считала преступлением перед Богом пойти в театр или присутствовать на вечере с танцами. Она говорила: «Мне нет места в тех местах, где нет Иисуса, моего Господа, я должна быть лишь там, где мог быть Он». Все уговоры родителей и Соломона оказались тщетными, и они все более теряли надежду, а вместе с ней всякую сдержанность и терпение.

Несколько раз мать, оставшись с нею наедине, со слезами упрашивала Юдифь оставить свои убеждения и, раскаявшись, возвратиться к вере отцов. Эти мольбы и слезы любимой матери были самым сильным и великим искушением и испытанием веры.

«Подумай, Юдифь, и о твоем будущем, — начала однажды ее мать. — Ведь ты совершенно оставляешь свой народ. Весь город смотрит на тебя, как на отступницу. Пожалей нас, разве ты не замечаешь, как страдают из-за тебя твои мать и отец? Твои подрастающие сестры тоже почти каждый день должны оплакивать твой поступок. Им тяжело показаться в нашем еврейском обществе, из-за тебя и на них смотрят с презрением и насмешками. Вчера они пришли с вечера со слезами. Руфь заявила, что она теперь никуда не покажется из дома. Все спрашивают, где Юдифь, и не хотим ли и мы все перейти в христианство? Ах, Юдифь, неужели тебя не трогает наше страдание? А посмотри на твоего Соломона, что ты с ним делаешь? Насмешки и укоры сыплются на него со всех сторон. Ты больше не идешь с ним ни в одно из увеселительных мест, и он тоже сидит все время дома. Если так будет продолжаться дальше, то он, в конце концов, откажется от тебя. Кто захочет иметь своей женой отступницу-еретичку?»

«Знаешь, мама, — ответила Юдифь, — я все это вижу и знаю. Мое сердце болит за всех вас, за Соломона и за весь наш народ. Но, мама, не могу же я оставить Бога и Его повеления? Если бы я сделала теперь этот шаг, я была бы действительной отступницей, и мой грех перед Ним был бы тяжким, сознательно сделанным грехом. Этим я променяла бы вечное на временное и небесное на земное. Я всех вас люблю не меньше, но еще гораздо больше чем раньше, также я люблю и Соломона, но ходить с ним по различным увеселительным местам я не могу. Все эти места противны моему Господу, моему Небесному Жениху, а я хочу быть Его верной невестой, преданной Ему больше, чем кому-либо из людей».

До сих пор г-жа Вейнберг слушала терпеливо свою дочь, но тут, с гневом и задыхаясь от волнения, она закричала: «Неверная еретичка, отступница, ты опозорила наше имя, наш род! Ты являешься темным пятном нашего семейства и своего народа! Уйди с моих глаз, я не хочу больше тебя видеть!» — С этими словами она, вскочив, выбежала из комнаты.

* * *

После этой беседы с матерью произошел памятный нам, описанный в третьей главе, разговор между родителями Юдифи и Соломоном. После этого они решили пригласить раввина для беседы и увещевания Юдифи. Результатом беседы было лишь то, что Юдифь еще больше утвердилась в Евангельской истине и неправоте религиозных вождей еврейского народа, которые всеми силами держат людей в неведении относительно Иисуса Христа и Его Евангелия.

Часов в одиннадцать дня в дверь комнаты Юдифи раздался настойчивый стук. В это время она сидела с рукоделием в руках. Последние дни она, вообще, очень мало могла выходить из дома. Отчасти ей некуда было пойти: старые друзья и знакомые отвернулись от нее, а за посещением верующих той общины, где она обратилась, зорко наблюдали родители и всеми силами старались препятствовать. Вообще, теперь следили за каждым ее шагом, и она предпочитала лучше оставаться дома.

Услышав стук в дверь своей комнаты, она подумала, что, наверно, кто-либо из родителей или Соломон снова идут со своими просьбами, и попросила войти. Дверь открылась, и Юдифь с удивлением увидела на пороге своей комнаты знакомого ей престарелого раввина. Она сразу поняла причину его прихода и, быстро пододвинув ему стул, предложила сесть.

«Знаешь, дочь моя, я пришел сегодня, чтобы кое-что узнать от тебя, — обратился к ней раввин. — Несколько времени тому назад я услышал, что ты изменила религии наших отцов, данной нам Самим Иеговой, и перешла в христианскую, или вернее сказать, языческую ересь. Но я все время не хотел верить, чтобы член славного рода Вейнбергов сделался отступником, пока, наконец, вчера вечером мне не пришлось услышать об этом от твоих родителей. Мне так жаль тебя, дочь моя, и я надеюсь, что ты возвратишься в лоно синагоги и к твоему народу. Твоя молодость и неопытность содействовали тому, что ты вдруг поскользнулась на пути веры, но наш народ и синагога, ради твоих предков, готовы простить тебе этот грех, если ты раскаешься, хотя бы ты действительно и совершила этот поступок. Я также готов помочь тебе выйти из создавшегося положения. Скажи же мне, дочь моя, открыто, правда ли то, что говорят о тебе? Если это так, то готова ли ты просить о прощении, раскаявшись в твоем тяжком прегрешении?» — добавил, смотря ласковым отеческим взором на сидевшую против него девушку, раввин.

«О да, уважаемый равви, я готова сказать вам все, что есть, — ответила Юдифь. — Что касается измены, данной Самим Иеговой религии, то этой измены с моей стороны не произошло».

Равви приветливо кивнул головой.

«Относительно же моего перехода в христианскую, или как вы называете языческую ересь, то заявляю вам, уважаемый равви, что о таковой ереси я совершенно ничего не знаю».

«Так, как же это, дочь моя, значит все, что мне пришлось слышать — неправда? — спросил удивленный раввин. — Неужели это только юношеская шалость с твоей стороны? Даже и это, дочь моя, очень нехорошо».

«Нет, равви, прошу вас, выслушайте меня до конца. Дело вот в чем. Давно, еще в детстве, я слышала, что существует христианская ересь, которая берет начало от одного еврея по имени Иешуа из Назарета. Меня тогда учили ненавидеть Этого Иешуа, а Его последователей считать за гоев. Когда я была еще ребенком, я верила всему этому и старалась так поступать, думая, что этого требует Бог. Когда же я стала подрастать и научилась размышлять, то я сказала себя: если я кого-либо люблю, то должна знать, за что люблю, если же ненавижу, то должна знать также, за что я должна ненавидеть. Не так ли, уважаемый равви? Вы мудрее меня и можете сказать мне, если мой вывод не совсем логичен».

«Это верно, дочь моя, ты рассуждаешь очень правильно», — ответил раввин, смотря на нее с недоумением и тревогой.

«Так вот, я и решила применить это правило в данном случае, т.е. относительно Иешуа. Я сказала себе, что должна знать, почему я должна Его ненавидеть, для этого я начала исследовать Тору и пророков, а потом и жизнь Иешуа через евангельское описание. При этом исследовании я все более и более убеждалась, что Он не обманщик, как мне внушали это с детства, но обещанный Богом и пришедший к Своему народу Мессия, Сын Благословенного, или другими словами, Тот Иегова, Который раньше открывался Израилю в различных видах и формах, принял впоследствии плоть человека и пришел как Иешуа из Назарета. Этому, уважаемый равви, я глубоко верю, а также прошу Господа, чтобы мои родители, вы и весь наш израильский народ не противились Ему больше, а приняли Его, как своего Мессию. Я верю, равви, что рано или поздно, Израиль должен будет принять Иешуа, он воззрит на Него, Которого пронзили, как говорит пророк Захария».

По мере того, как старый раввин слушал речь Юдифи, его ласковый взор все более и более изменялся. Сначала он сделался серьезен, затем в нем появились искры гнева и, наконец, сверкая злобно глазами, раввин вскочил со стула и начал бегать по комнате, нервно теребя свою седую бороду. Он сделался совершенно неспособен к дальнейшей беседе и вместо разумного увещевания или доказательства неправоты своей собеседницы, потеряв от гнева всякое самообладание и приличие, начал проклинать девушку, всех христиан и Самого Иисуса.

«Таких нужно совершенно искоренить из среды нашего народа, — заметил раввин, прощаясь с родителями Юдифи. — Она погибла безвозвратно, сделать что-либо с ней совершенно невозможно. Жаль, что языческие законы страны, в которой мы живем, не позволяют вам выполнить свой обычай и побить ее камнями. Она истинно достойна этого. Я советую вам удалить ее из среды нашего общества, и как можно скорее, дабы она не могла быть сетью для многих других евреев. Вы не должны иметь с ней никакого общения, как с еретичкой, это воспрещает синагога».

Юдифь, в самом деле, становилась все более опасной для еврейского общества. Несмотря на все преграды, она продолжала идти своим путем. Она старалась посещать христианские собрания, и где только бывала малейшая возможность, свидетельствовала перед евреями, что Христос есть действительно Мессия Израиля и Спаситель мира. Родители и Соломон, испробовав все средства к отвращению ее от истины, теперь совершенно изменили свое отношение. Они сделались ее злейшими врагами и настоящими тиранами.

С Соломоном у нее произошел окончательный разрыв: того требовала синагога и родители обеих сторон. Теперь в своей среде она была окружена ненавидевшими ее людьми. Последнее время ей запрещали выходить из дома. Когда же Вейнбергов посещал кто-либо из знакомых, то ее закрывали обыкновенно на ключ в ее комнате. Среди еврейского общества родители распространили слух, что их дочь психически больна. И когда гости спрашивали иногда, где Юдифь и желали ее видеть, то мать отвечала, что она делается буйной и выпустить ее из комнаты или пойти к ней очень опасно.

Юдифь сама неоднократно слышала, как мать говорила о ней другим, как о помешанной, и ее сердце наполнялось в такие моменты еще сильнейшей болью. В этих случаях она всегда прибегала в молитве к своему Искупителю, Который поддерживал ее во всех этих невыносимых для ее слабых сил испытаниях.

Наконец, вскоре после посещения раввина, по его предложению, родители сочли за лучшее удалить ее совершенно из своего дома. Однажды отец и мать, оставшись с нею наедине, еще раз пробовали воздействовать на нее просьбами и, наконец, угрозами.

Увидев бесполезность всех своих усилий, отец заявил ей: «Все, что было доступно для нас, мы сделали для твоего спасения, мы старались спасти тебя от совершенной погибели, но все оказалось напрасным. Вместо того, чтобы оставить эту ересь, ты, как мы теперь убедились, все больше и больше погружаешься в нее. И этого тебе еще не достаточно, ты всеми силами стараешься заразить этой ересью твоих сестер и всех, с кем встречаешься. Дальше так продолжаться не может. Теперь избирай одно из двух: или ты сегодня же должна отказаться от ереси, или же завтра оставишь дом и пойдешь, куда хочешь. До завтрашнего дня ты должна окончательно решить этот вопрос. Это — наше последнее слово!»

Как мы видели, жизнь Юдифи в доме родителей становилась все более и более невыносимой. Но это последнее заявление их было для нее еще большим ударом. И когда она снова осталась одна в своей комнатке, в ее душе происходила сильная борьба. Она видела, как пропасть между нею и всем, что ей было там мило и дорого, с каждым днем увеличивается. Ее народ уже давно с презрением отвернулся от нее, между нею и Соломоном все порвано. Теперь настал самый тяжелый момент. Об этом Юдифь еще никогда не думала, хотя это было неизбежное последствие ее обращения ко Христу. Она не допускала, чтобы родители могли так поступить с ней.

Теперь она стояла перед самым тяжелым в своей жизни вопросом, разрешение которого было совершенно ей не под силу.

Но Тот, Который обещал быть со Своими служителями во все дни и до скончания века, был близок к Юдифи и в этот важный момент. Давно уже привыкла она прибегать к Нему за помощью в трудные моменты, которых у нее после обращения было так много. Как горы, вырастали перед нею одно затруднение за другим. Будучи слабой и одинокой, она все же с Его помощью и защитой могла все перенести и, забывая прошлое, с верою простиралась вперед, идя по стопам своего Господа и Учителя.

И в этот момент, прежде чем подумать, что она должна будет предпринять в данном случае и что отвечать своим родителям, она преклонила колени у ног Того, Кому могла принести это непосильное бремя. Когда кончилась ее беседа с Господом, и она стала с колен, решение ее было вполне и бесповоротно принято. Она теперь не допускала и мысли оставить своего Искупителя ради отца, матери или кого-нибудь другого.

Свою будущность она тоже принесла к ногам Господа в горячей молитве и была вполне уверена, что Он не оставит ее без Своей милости и помощи. Недаром же Он призывает к Себе всех труждающихся и обремененных! В последний раз она легла в свою постель в родительском доме. Глубокий мир наполнил ее сердце, и она была совершенно готова покинуть завтра навсегда этот дом.

Оставаться в городе Юдифь не намеревалась ни одного дня, поэтому она решила, если будет нужно, уехать в М., чтобы быть как можно дальше от всех своих бывших друзей и знакомых. Она знала, что в М. имеется большая община верующих христиан, подобных тем, среди которых она нашла Господа. Она надеялась также, что в большом городе будет больше возможности найти какое-либо занятие, чтобы зарабатывать необходимые для жизни средства. Приняв это решение, она забылась спокойным сном.

Утром, встретившись с родителями за завтраком, Юдифь со слезами на глазах сообщила им о своем решении покинуть их дом, если они этого требуют.

«Папа, — обратилась она к отцу, — вчера вы с мамой требовали, чтобы я сделала выбор между вами и Господом. Я много об этом думала, молилась и решила, если вы этого требуете, лучше оставить дом...» — Дальше она не могла произнести ни одного слова, сильные рыдания заставили ее выйти из-за стола и удалиться в свою комнату.

«Ничего нельзя сделать, эти люди совершенно сгубили Юдифь, — проговорил взволнованно Вейнберг, когда дочь вышла из столовой. — Пусть уйдет, дальнейшее ее пребывание в нашем доме совершенно невозможно!»

«Да, это необходимо, — добавила мать. — Юдифь потеряна для нас. Однако у меня появляется иногда надежда на ее возвращение. На этих днях я узнала, что она еще не считается членом христианской общины. Оказывается, когда они принимают в свою среду новых членов, то обыкновенно крестят их, погружая в воду. Юдифь, как я узнала, еще не была крещена. Это обстоятельство заставляет меня надеяться, что она еще может возвратиться. Пока еще не все потеряно. Нам придется приложить все старание, чтобы она не осталась в этом городе. Ее пребывание здесь будет для нас большим позором. При этом, находясь вблизи общины, она может окончательно к ней присоединиться, и тогда все кончено. Было бы очень хорошо, если бы она уехала отсюда. Жизнь вдали от дома также может содействовать ее отрезвлению. Пусть-ка попробует жить самостоятельно!»

В этот момент Юдифь, успокоившись от охвативших ее рыданий, вновь вышла к родителям. Занявши свое место, она продолжала:

«Я сказала вам, что хочу уйти из дома, я думаю, что оставаться здесь будет нехорошо для вас и для меня, поэтому я решила уехать в М. Так будет лучше!»

После короткого молчания отец заметил: «Хорошо, ты можешь уехать. Сегодня я постараюсь достать для тебя билет до М., и завтра с утренним поездом ты поедешь. Приготовь ей одежду и все, что нужно для дороги, — обратился он к жене, — а я должен идти по делам!» — С этими словами он вышел из дома.

Уложив свои вещи, Юдифь успела забежать на короткое время к некоторым членам христианской общины, чтобы проститься с ними и сообщить о своем отъезде. Верующие давно уже знали о всех переносимых Юдифью страданиях и часто на своих молитвенных собраниях и в домах возносили горячие молитвы к престолу Господа, дабы Он Сам помог ей все перенести и устоять в истине, а также чтобы Он облегчил ее страдания. Поэтому известие об отъезде все члены встретили с большой радостью и благодарностью Богу, видя в этом прямой ответ на усиленные молитвы. Теперь, прощаясь с нею, они призывали на нее Господне благословение и напутствовали ее добрыми пожеланиями. Проповедник общины снабдил ее адресами некоторых знакомых ему верующих и письмом к проповеднику общины в М., прося последнего принять Юдифь, как верную служительницу Христа и оказать ей помощь в незнакомом для нее городе.

Прощание с родителями и сестрами было очень коротким и сухим. Все они смотрели на нее, как на врага, мать и сестры не поехали даже проводить ее на вокзал. Это холодное отношение близких при прощании тяжелым камнем легло на ее сердце. Но Господь, Которому она отдала себя и ради Которого все переносила, не хотел, чтобы она уехала из города, подавленная чрезмерной печалью, и устроил ей торжественные проводы.

Когда в сопровождении отца Юдифь приехала на вокзал, она была совершенно смущена от неожиданности. На перроне присутствовали все члены общины. Дочь проповедника, бывшая ее школьная подруга, встретила ее с большим букетом свежих цветов, которые поднесла ей от кружка христианской молодежи.

Это прощание верующих с отъезжающей Юдифью, было действительно трогательным. У каждого было для нее слово утешения, ободрения или напутствия. Приехавший с нею на вокзал отец стоял в стороне и, отвернувшись от нее, беседовал со знакомыми евреями.

Когда поезд тронулся, на перроне раздалось чудное пение прощального христианского гимна: «Пробил уже разлуки час, расстаться мы должны, о том, что скорбит сердце в нас, лишь знает только Бог да мы», и т.д. Многие пели эти слова со слезами на глазах, всем было жаль расставаться с Юдифью. Они полюбили ее всем сердцем, как верную служительницу Христа. К печали разлуки примешивалась, однако и радость от сознания, что она теперь освободилась от всех переносимых ею в доме родителей страданий и испытаний.

Смешанное чувство радости и глубокой тоски наполняло ее сердце, когда она, стоя у открытой двери вагона, махала платочком провожающим ее близким в Господе друзьям. Ей было тяжело, что у ее отца не нашлось ни одного слова напутствия и пожелания, он как-будто не замечал, что с поездом уезжает его дочь, и даже не сказал обычного «до свидания».

Поезд, ускоряя ход, все больше удалялся от вокзала. Долго еще стояла Юдифь у открытой двери вагона, смотря на остающийся позади город, где ей пришлось так много испытать за последние годы. Здесь пережила она первую любовь к Соломону и была счастливейшей невестой, и здесь же она отказалась добровольно от этой любви, ради любви к своему Искупителю и Господу, Которому она отдала навсегда свое юное сердце. Здесь пришлось ей в первый раз в своей жизни перенести тяжелые испытания и людскую ненависть. Эти испытания были настолько тяжелы, что если бы не Господь, она не смогла бы их перенести. Здесь, в этом городе, она порвала связь с горячо любимыми родителями, с сестрами и со своим народом. Она отказалась совершенно от всего земного, временного, что было ей так дорого и мило, чтобы направиться к небесному, непреходящему...

Все это досталось Юдифи не без усиленной, героической внутренней борьбы и самоотречения. Одна только пламенная любовь к Господу дала ее слабому сердцу мужество все перенести и остаться на том пути, на который она однажды стала. Теперь она — изгнанница из своего родного дома и народа!

При этой мысли тоска снова сжала ее сердце, и крупные капли слез покатились по побледневшим щекам. Она взглянула в последний раз на скрывающийся вдали город, и тяжелый вздох вырвался из ее груди. «Прощай все и, может быть, навсегда», — произнесла она вслух и вошла в вагон.

В купе вагона не было никого, и она была так рада и благодарна Господу, что может остаться на некоторое время совершенно одна.

«Вот и я, подобно Аврааму, сделалась странницей и пришелицей, — подумала девушка. — Все родство, друзья — все осталось позади. О слава Тебе, мой Спаситель, что Ты, не оставивший Авраама и всех верных Твоих детей, не оставишь и теперь Твою слабую служительницу!» После этой короткой молитвы Юдифь запела тихим, приятным голосом свою любимую песнь, которую так любила петь в собрании верующих, а также наедине в своей комнате во дни тяжелых испытаний.

Возьми меня отныне и впереди
По жизненной долине, Господь, веди.
Не мог бы я тропою Твоей идти,
Но если Ты со мною, я тверд в пути.

Эта песнь выливалась горячей мольбой из глубины ее сердца. Господь, обещавший быть во все дни и до окончания века с теми, кто отдал Ему свое сердце, был верен и в отношении Юдифи.

Как добрый Пастырь, Он заботился о Своей одинокой овечке, и она могла всегда и при всяком случае находить покой у него на груди. Она привыкла во дни испытаний доверять Ему во всем и вполне. Так и теперь она доверила Ему всецело свое неизвестное будущее. Она знала, что первым другом, Который встретит ее в неизвестном городе, будет Тот, Который провожал ее из Г. и охранял теперь в пути. Бог обещал ведь хранить вхождение и выхождение Своих детей здесь на земле!

Надежда Юдифи на Бога не оказалась тщетной. Он, действительно, не оставил ее. Юдифь покинула ради Него дом, родителей и свой народ, а теперь приобрела во сто крат больше братьев и сестер. Она приобрела другой народ, народ Божий, не только по наименованию таковой, но принадлежавший Господу и действительно служивший Ему от всего сердца, в который входили все народности, живущие на земле через веру в Бога и обращение ко Христу. Имея несколько адресов верующих семейств и письмо к проповеднику общины в М., она поехала с вокзала по последнему адресу. Вся община и верующая молодежь в М. старались сделать все, что было возможно с их стороны, чтобы оказать Юдифи необходимую помощь в ее теперешнем положении.

При их содействии Юдифь вскоре нашла себе должность в канцелярии одного из городских учреждений. Ее сердце было глубоко тронуто и наполнено благодарностью к Господу за всю любовь, которую она встретила со стороны Его детей при отъезде из Г., а также и теперь, на новом месте. Через эту заботу и любовь христиан она еще больше прилепилась всем сердцем к Господу Христу, укрепилась в вере и еще больше полюбила Его народ, членом которого она сама сделалась.

Жизнь Юдифи в М. была исполнена Божьим благословением. Он, как будто воздавал ей теперь за все, что она перенесла раньше. Зарабатывая пропитание и не будучи ни от кого зависима, она могла без всяких преград служить Богу от всего сердца. И Юдифь, действительно, служила! Сделавшись в скором времени членом кружка христианской молодежи, она помогала в хоре, любя детей, она принялась за работу в воскресной школе, а также свидетельствовала о Господе на собраниях молодежи, на службе и везде, где только была хоть малейшая возможность.

Свое свидетельство словом она сопровождала делом. Выросши в полном достатке и не зная никакого тяжелого труда, она стремилась теперь всеми силами помогать тем, кто был слаб и неспособен к труду. Вместе с группой верующих сестер, она посещала больных на дому, ухаживала за ними и помогала, как могла. Эта помощь ближним и нуждающимся была величайшей радостью и благословением для нее и других. Ее скромное стремление служить ближним увлекало других верующих братьев и сестер из кружка молодежи, в который Юдифь внесла новый поток радости и благословений.

Началась весна, снова все зацвело и зазеленело. Оглашенные веселым пением птичек леса и луга вновь оделись в свои брачные наряды. Жизнь как бы воскресла после долгой и холодной зимы. Находясь иногда с группой верующей молодежи за городом и любуясь природой, Юдифь воздавала хвалу своему Творцу, что Он, освободивший теперь землю от леденящего холода, освободил и ее сердце от холода, мрака смерти и греха, вызвав в ее душе новую жизнь. В сердце Юдифи настала тоже вечная весна, вечный расцвет. Ледяной покров греховной жизни и смерти был снят навсегда!

«Жизнь, жизнь настала! Жизнь!» — звучал голос в сердце Юдифи. И она, действительно, теперь имела жизнь, имела не только в себе, но стремилась нести ее и дальше, окружающим ее омертвелым духовно душам.

Она любила посещать по праздничным дням вместе с маленькой группой верующей молодежи окрестные селения. Там она могла с любовью читать о Господе из Евангелия собирающимся, часто неграмотным, простым людям. Такими близкими казались ей эти простые, ничего не знающие о Христе люди. Ей было так больно за них, что им дали наименование христиан, но никто ничего не говорил им об Искупителе, умершем за них на кресте. Прежде, живя в городе и находясь постоянно в кругу евреев, она совершенно не знала русского простого народа. Воспитанная в строго еврейском духе, она смотрела на него, как на противный Богу языческий народ. Но теперь, ближе познакомившись с ним, она готова была посвятить всю свою жизнь на служение ему.

Вспоминая свою давнишнюю беседу с дедушкой, который в доказательство того, что Христос не Мессия Израиля, указывал ей на Его последователей в лице православных, католиков и других номинальных христиан, Юдифь ясно поняла, почему они ненавидят евреев, а также ведут между собою различные распри, религиозные и другие войны, преследуют и уничтожают друг друга. В этих бедных, носящих бессознательно имя Христа, людях она увидела теперь таких же противников Христа, как и евреев. Она увидела, что как те, так и другие равно не знают Христа, не знают Его евангелия, не живут жизнью любви, которую открыл Христос для мира. Она увидела, что и те и другие находятся почти в таком же неведении об Иисусе Христе, в каком она и сама находилась долгие годы. Это сознание наполняло ее сердце все большим желанием свидетельствовать о Христе, что она и старалась всегда исполнить.

Вместе с работой среди православного русского народа в сердце Юдифи жила горячая любовь и к ее собственному народу, народу израильскому. Везде, где только бывали случаи, как на службе, так и в городе, при встрече с евреями, она старалась свидетельствовать о Спасителе Иисусе Христе. Но от них она всегда встречала одни лишь насмешки и вражду. Когда же она свидетельствовала о Христе простым людям, получалось обратное — они слушали ее с большим интересом. Она замечала, как неоднократно то одна, то другая из собравшихся женщин отирали бежавшие из глаз слезы.

В кружке молодежи Юдифь бывала всегда инициатором и организатором посещений деревень. С нетерпением ожидала она, когда придет день, назначенный для посещения той или иной деревни.

Однажды после призывного собрания, на котором проповедовал приезжий миссионер из верующих евреев, несколько человек, поднявшись со своих мест, просили общину принять их, как членов в свою среду. Это заявление пробудило такое же желание и в сердце Юдифи.

Уже несколько раз мысль о присоединении к общине приходила ей в голову. Ее сердце уже давно принадлежало Иисусу Христу, но до сих пор она еще не была причислена к членам христианской общины. Она знала, что все верующие считают ее своей сестрой, все любят ее, как таковую, но она знала также, что все они как христиане приняты в общину через водное крещение. Изучая Слово Божие, она видела, что это сделать необходимо и для нее. До этого дня, однако, у нее все еще не хватало решимости сделать этот последний шаг. Две причины удерживали ее от вступления в общину. Во-первых, она считала себя еще не вполне утвержденной в вере и боялась, как бы не упасть на христианском пути и, будучи членом какой-либо общины, не вызвать на нее нареканий со стороны необращенных людей. Во-вторых, от этого шага ее удерживала горячая любовь к матери.

Она сознавала, что с присоединением к общине произойдет окончательный разрыв с родителями, с которыми она еще вела переписку. Однако теперь, смотря на решение других и будучи уверена в необходимости водного крещения, она, наконец, решила совершить этот шаг. Через него она безвозвратно отделялась от своего израильского народа и его религии. Внутренний разрыв произошел уже давно, теперь она делала это и формально, внешним образом, открыто присоединяясь к христианству.

Вставши с места, она заявила о своем решении быть членом общины. Заявление было принято всеми с большой радостью и благодарностью Богу. Таким образом, Юдифь порвала последние нити, соединяющие ее с прошлым, и окончательно вступила на новый путь жизни, указанный ей Самим Господом. Она твердо решила идти этим путем, не оглядываясь назад...

* * *

Прошел уже целый год, как Юдифь оставила родительский дом, уехав в М. От времени до времени она переписывалась со своей матерью и сестрами. Каждое их письмо приносило все новые и новые увещевания и просьбы матери вернуться к вере отцов, к своему народу, в родительский дом. Читая эти письма, она каждый раз проливала над ними горькие слезы. Ежедневно она возносила горячие молитвы Богу за своих близких, дабы они, в конце концов, также обратились к Нему. Но их письма все более показывали ей, как далеко от Него находятся души ее родителей.

Ее отец приезжал раза два по коммерческим делам в М. и заходил к ней. Эти посещения были очень коротки. Отец всегда был очень холоден и суров. О ее убеждениях он никогда не спрашивал и не говорил. Справившись о здоровье, о том, как она живет, и передав приветы от матери и сестер, он спешил поскорее проститься и уйти.

В последних письмах мать все настойчивее просила ее приехать домой. Юдифь, также давно уже жаждавшая случая увидеть еще раз свою мать и сестер, боялась теперь этой встречи. Она знала, что приезжавший в М. отец через других евреев старался разузнать о ее жизни, об ее отношении к христианству и т.д. Возможно, что матери еще не было известно о ее крещении и присоединении к христианской общине, но она могла спросить ее об этом, а это пугало Юдифь более всего.

Все-таки, внимая просьбам матери и влечению своего сердца, Юдифь, получив месячный отпуск, поехала к родителям. Смешанные чувства радости и какой-то непонятной, глубокой тревоги наполняли ее сердце, когда она подъезжала к родительскому дому.

Мать и сестры встретили ее с большой радостью и любовью. Привыкнув всегда жить вместе в тесной дружбе и находясь вот уже более года в разлуке с Юдифью, они ожидали ее приезда с большим нетерпением. При этом в сердце матери вырастала все большая надежда, что Юдифь, испытавшая за это время тяжести разлуки с близкими и заботу о добывании себе средств к существованию, в конце концов, уступит их просьбам и возвратится обратно.

Несколько дней жизни в родительском доме прошли для нее довольно хорошо. Сестры старались сообщить ей все, случившееся за это время в городе. Руфь окончила гимназию и готовилась поступить в следующем году в университет на медицинский факультет, теперь она часто беседовала об этом с Юдифью.

— Как хорошо будет, — говорила она иногда, — если ты останешься еще в М., а я буду там учиться, тогда мы сможем жить с тобою вместе на одной квартире.

У Юдифи также было много кое-чего рассказать своим сестрам. При этом, как она сама, так и сестры всегда старались избегать вопроса об ее убеждениях. Мать, хотя и была немного сдержана, но оставалась всегда ласкова к Юдифи. Однако, как ее, так и сестер все время тревожил жгучий вопрос о том, как Юдифь в настоящее время относится к еврейству. В своих письмах она не упоминала о своих убеждениях, стараясь избегать этого из-за осторожности, чтобы не раздражать еще больше свою мать.

Этот вопрос разрешился сам собою в первое же воскресенье. В этот день магазин отца по закону должен был быть закрыт, и Вейнберги всем семейством решили пойти в театр. У Юдифи никто не спросил заранее, пойдет ли она с ними. Но когда пришло время и все начали одеваться, она заявила, что останется дома. Отец сделал при этом гримасу, а мать, покраснев от неудовольствия, с удивлением посмотрела на Юдифь. Этот отказ самым красноречивым образом свидетельствовал об убеждениях Юдифи. Они все увидели, что ожидаемой им перемены с ней не произошло, и все остается по-прежнему.

С этого вечера отношения сделались снова натянутыми и холодными. Дня через три после этого случая, по окончании дневных занятий обе младшие сестры зашли в комнату Юдифи. Днем они сговорились спросить у нее о причине отказа посетить театр и решили попытаться уговорить ее оставить свои глупости, как они между собою называли убеждения сестры.

Юдифь уже долгое время молилась за своих сестер и просила у Бога случая для более откровенной беседы с ними о Христе. Сама начать эту беседу она остерегалась, зная, что сестры, вооруженные против нее другими, имеют относительно нее глубокое предубеждение и не захотят ни в каком случае слушать то, о чем она будет им говорить. Теперь Юдифь сочла это посещение сестер самым подходящим случаем. Усадив их рядом с собою на диване и выслушав все, что они желали ей сказать, она с любовью и нежностью начала объяснять им причину отказа от посещения театра, а также и то, что ее убеждения не являются глупостью или увлечением, но глубоко обдуманным исполнением воли Господа.

Взяв со столика свою Библию, с которой она теперь никогда не расставалась, Юдифь начала читать сестрам одно за другим хорошо знакомые ей теперь обетования Божии Израилю в связи с пришествием Мессии. Она прочитала им о том, как Он, в лице Иисуса из Назарета пришел на землю, как израильтяне отвергли своего Мессию, крича: «Не хотим, чтобы Сей царствовал над нами», потом распяли Его на кресте, на Голгофе. Затем она открыла им свое сердце и рассказала, как еще с детства занималась вопросами о Боге. Как она случайно подслушала беседу дедушки с приезжими раввинами об Иешуа, в которой один из них утверждал, что Он действительно — Мессия Израиля. При этом, смотря на Руфь, Юдифь спросила, не припоминает ли она того случая, как проснувшись однажды ночью, она увидела ее, сидевшую у окна, на даче у дедушки? Внимательно слушавшая, Руфь молча утвердительно кивнула головой.

«После этого, — продолжала свой рассказ Юдифь, — мысли о Мессии и о Том, Кто, собственно, был Иешуа, никогда надолго не оставляли меня. Иногда я все забывала, но они появлялись все снова. Я начала внимательно читать нашу еврейскую Библию, при этом все больше убеждаясь, что Иисус Христос, действительно, был Мессия Израиля. Особенно ярко отражает всю Его земную жизнь 53-я глава пророка Исаии, вот она!..» — при этом Юдифь прочитала эту главу.

«Убеждаясь все больше, что Он Мессия, я все же очень мало знала о Нем и о Его жизни. Я знала только то, что рассказал мне дедушка о Его страдании и смерти, вы наверное, еще помните этот его рассказ на веранде дома? Конечно, он уверял меня при этом, что Иешуа был обманщик и умер за Свою вину. Однако, Господь, Которого я искала, по Котором томилась моя душа, привел меня, как вы уже знаете, на христианское собрание. Там я услышала в первый раз истину о Христе Иисусе. В Нем я окончательно увидела Мессию Израиля, Сына Благословенного, и с этого времени мое сердце принадлежит Ему всецело. Теперь вся цель моей жизни сводится к тому, чтобы свидетельствовать о Нем и о Его любви к тем, кто ничего не знает о Нем и гонит Его.

О, мои дорогие Руфь и Сарра, как я желала бы, чтобы и вы когда-нибудь отдали Ему свои сердца. Я много молю моего Искупителя, чтобы это рано или поздно произошло», — при этом глаза Юдифи наполнились слезами. Она обняла сидевших рядом с нею сестер, осыпая их поцелуями.

«Мне так тяжело видеть, что в ваших сердцах кроется ненависть ко мне. Одно лишь утешает меня, что вы делаете это бессознательно. Вам внушили, что я отступница от Бога, еретичка, которую по закону нужно побить камнями. Сегодня в первый раз могла я открыть вам мое сердце. Как вы примете мои слова, это дело ваше, вы уже не дети и сами обо всем можете рассуждать. Но об одном прошу вас, не будьте ко мне так строги. Начните сами читать эту чудную святую книгу, и Господь откроется вам Сам».

«Прости меня, милая Юдифь», — прервала ее Руфь, со слезами на глазах бросившись к ней на шею.

«И меня тоже прости», — проговорила плача Сарра. Некоторое время все три сестры сидели молча, обнявши друг друга. Только тихие рыдания нарушали тишину.

«Зачем мы разделились? — прошептала сквозь слезы Сарра, прижимаясь ближе к Юдифи. — Как жестоки люди, сеющие раздоры и ненависть между нами!»

«О, милая Юдифь! Мы ничего не знали о том, что ты нам сегодня рассказала. Вопросы о Боге нас никогда не занимали, но одно я теперь знаю, — сказала Руфь, — что бы ни случилось, я не перестану любить тебя всем сердцем. Если что было в моем сердце против тебя до сего дня, я еще раз прошу, прости меня, дорогая Юдифь. Пусть поможет тебе твой Бог и благословит тебя».

Было уже около часу ночи, когда сестры, оставив Юдифь, разошлись по своим комнатам. Они вышли от нее совершенно примиренными с нею и с твердым решением защищать Юдифь, где это будет нужно, от нападок других людей.

Оставшись одна, Юдифь вознесла горячую благодарность Господу за то, что Он в этот вечер дал ей желанную возможность сказать о Нем своим сестрам. Он услышал, о чем она уже долгое время молилась. Она радовалась, что сестры ушли совершенно примиренные с нею.

«О, как благ и любвеобилен Ты, мой благословенный Искупитель! Ты хранишь меня всегда в сени Твоих святых крыл, как слабого птенца, и помогаешь мне. Сделай же и моих родителей и сестер Своими рабами и последователями! Откройся им в любви и славе Твоей, как Ты открылся и открываешься мне. Да воззрят и они на Тебя, Которого пронзили. Хвала за все Тебе, мой Бог!» — Так закончила Юдифь свою беседу с Господом.

Прошло два дня. Мать и Руфь сидели в гостиной. Других членов семейства не было дома. Юдифь ушла на молитвенное собрание верующих. Между матерью и дочерью шел серьезный разговор.

«Не хочешь ли и ты пойти по следам твоей дорогой сестрицы?» — обратилась мать к дочери после короткой паузы, смотря на нее сердитыми глазами.

«Нет, мама, — ответила Руфь, — но мне кажется, что очень несправедливо и бесчеловечно относиться к Юдифи так, как мы все до сего дня к ней относились за ее веру в Бога».

«Она оставила Бога отцов и верит какому-то обманщику», — возразила мать, с еще большим гневом и раздражением глядя на дочь.

«Нет, мама, это не так, в глазах Юдифи Иешуа не обманщик, а Мессия израильского народа, она в этом убеждена. Если же она ошибается, то Бог Сам может наказать ее, зачем же мы так немилосердно преследуем ее? В самом деле, разве она сделалась хуже, чем была, с того дня, как сделалась христианкой? Наоборот, она сделалась гораздо лучше, она ведь настоящий ангел. Мы все ее ненавидим и преследуем, а она все это кротко переносит, все прощает и продолжает всех нас по-прежнему любить».

«Что это с вами, в самом деле? — прокричала с гневом, не могущая уже больше сдерживать себя, мать. — Вы как будто сговорились. Вчера Сарра пела мне как раз такую же песню, а сегодня ты, не совратила ли уже эта еретичка и вас на свой путь? Ах, зачем я звала ее домой!»

«Юдифь никого не совращала, но два дня тому назад нам с Саррой пришлось говорить с нею, и мы убедились, мама, что для нас совершенно нет причины ненавидеть сестру, наоборот, мы все должны любить ее, потому что она нас так любит».

«О, Адонаи Господь, и этих она уже успела совратить! — простонала со слезами мать. — Зачем я так поступила, зачем я приняла ее? О, Руфь, неужели вы слушали, что она вам говорила и поверили ей? Ах, вот почему и Сарра говорила мне про нее, вот почему вы обе ее защищаете!»

«Добрый вечер! — проговорил вошедший в комнату Вейнберг. — О чем это вы так громко говорите? Что с тобой, Рахиль? — обратился он к жене. — Почему у тебя такой расстроенный вид, что здесь произошло?»

Руфь, испуганная результатом своей беседы с матерью и внезапным появлением отца, сидела бледная, растерянная. После последней беседы с Юдифью каждая из них решила поговорить о сестре с матерью, не предупредив однако об этом друг друга. Желая защитить Юдифь, они своею неосторожностью вызвали теперь эту страшную бурю в сердце матери. Руфь понимала, что этой беседой она только повредила Юдифи, и теперь совершенно разбитая сидела, опустив голову.

«Что со мной? — спросила г-жа Вейнберг. — Наше семейство совершенно гибнет. О, что я сделала, что я сделала», — застонала она.

«Ну в чем же дело?» — спросил уже теряя терпение Вейнберг.

«Ах, Давид! Какое-то проклятие тяготеет над нашим домом! Подумай, эта отступница успела за это время посеять семя ереси и в сердцах своих сестер. Вчера Сарра, а сегодня Руфь начинают оправдывать и защищать ее предо мной. Оказывается, что она уже говорила с ними. Я надеялась, что она за это время немного пришла в себя и раскаивается в своих заблуждениях, но выходит совершенно наоборот. Мы должны окончательно узнать от нее, хочет ли она отказаться от своих убеждений. Я спрошу ее!»

«Я ведь предупреждал тебя, Рахиль, чтобы ты не приглашала ее в дом, у меня есть подозрение, не сделалась ли Юдифь членом христианской общины. Когда в последний раз я был в М., то старался там узнать от наших кое-что о ней, и мне говорили, что она участвует во всей работе и делах этой общины, а это ведь доступно только для членов. Теперь ты сама и неси последствия твоего упрямства. Раз позвала, то и разделывайся как знаешь, мне уже надоело с нею возиться. Я смотрю на нее, как на чужую, она для меня давно умерла».

«О, Давид! Неужели Юдифь уже окончательно христианка, неужели все потеряно и нет надежды?»

«Я не знаю, — ответил Вейнберг, — я только высказал мои соображения и подозрения. Но это мы пока оставим в стороне и лучше спросим ее об этом. Теперь скажи, в чем ты упрекаешь Руфь и Сарру?»

«Что ты скажешь, Руфь, относительно того, о чем говорит мама?» — обратился отец к сидящей молча дочери. Подняв голову и смотря на отца, Руфь ответила:

«Не знаю, папа, Юдифь ничем нас не совращала, но мы на этих днях с нею говорили и увидели, что нет причины ее ненавидеть. Поэтому мы и решили высказать это маме. Вот все, что я знаю и могу сказать».

«Да, с одной стороны ты совершенно права, Руфь, — заметил отец. — Юдифь ничего злого нам не сделала, за что мы могли бы ее ненавидеть. Но с другой стороны, она сделала очень многое против религии наших отцов, против нашего славного рода, который в течение многих столетий является носителем данной нам Иеговой религии. Сколько стойких борцов за веру дал наш род в прошедшие времена! И вот на линии такого рода появилась отступница от религии, за которую ее прадеды готовы были пролить последнюю каплю крови. Она является позором для нашего рода, как мы можем теперь любить Юдифь? Ведь наша религия повелевает побивать таких камнями. Мы должны ненавидеть всякого гоя, но когда из нашего народа человек делается гоем, мы должны уничтожить такового из нашей среды. Правда, законы страны, где мы теперь живем, не позволяют нам этого сделать, но удалить ее совершенно из нашего общества мы имеем право, и это наша прямая обязанность. С Юдифью мы не должны сообщаться. На этих днях я встретился случайно с нашим уважаемым равви. Он узнал, что она приехала домой, и спросил, как она относится к иудейству, и почему мы имеем с нею общение и принимаем ее в нашем доме? Конечно, мне пришлось сказать, что я еще определенно не знаю о ее убеждениях. Но если она не только не оставила свою ересь, а еще другим внушает ее, то без сомнения, мы должны совершенно удалить ее из нашей среды и как можно скорее. Где Юдифь? Нужно сейчас же с нею поговорить об этом», — обратился он к жене.

«Где она? Наверное, в кругу своих друзей — гоев, свой народ и семья ей не нужны!» — ответила г-жа Вейнберг.

Было уже около двенадцати часов ночи, когда Юдифь возвратилась из собрания. Там она встретила много радости, рассказала о своей жизни и помощи Господа, которую Он оказал ей с момента ее выезда из Г. Сообщила и о том, что она теперь является членом общины. Верующие, выслушав все, что сотворил Господь для Юдифи, вознесли горячие молитвы благодарности Господу и просили о дальнейших для нее благословениях и помощи.

Родители, не дождавшись ее прихода из собрания и ввиду позднего времени, решили отложить окончательную беседу до следующего вечера, которая и произошла на следующий день. Эта беседа с родителями была последней в жизни Юдифи. Больше ей не пришлось их видеть, и следующая их встреча произойдет, быть может, только там, за дверью гроба.

В этот вечер, оставив свой магазин, Вейнберг пришел домой раньше обыкновенного. За ужином шло все как-то вяло, разговор совершенно не клеился. Родители были серьезны, особенно мать, которая очень нервничала. Весь день она избегала встречи с дочерью. Сестры тоже были печальны и подавлены. Их удручала неудачная защита Юдифи, при этом они знали, что сегодня должно произойти окончательное объяснение, и заранее уже страшились приближения этой минуты. О вчерашнем происшествии и о предстоящем объяснении Юдифь совершенно ничего не знала, но ее сердце ныло целый день от какой-то непонятной тоски и тревоги. Она, вообще, чувствовала себя в этот день очень плохо. За ужином она сидела тоже очень подавленная. Вид родителей и сестер зарождал в ее сердце подозрение, что здесь что-то не совсем ладно.

После ужина, оставив младших дочерей убирать со стола, отец попросил Юдифь зайти с ним и матерью в его комнату. Закрыв двери и оставшись втроем, Вейнберг пригласил ее занять место против него. После короткого молчания он обратился к ней со словами:

«Долгое время мы старались помочь тебе, Юдифь, возвратиться к вере наших отцов, но все было напрасно. Последним средством было удаление тебя из дому. Твоя мать и я надеялись, что это может вразумить тебя. Теперь ты вновь, на время, прибыла в наш дом. Мы хотели видеть тебя, твоя мать и сестры не могли больше жить в разлуке с тобою. У матери все еще была надежда, что ты возвратишься снова в нашу среду. Но вот, вместо раскаяния в твоем заблуждении, ты начинаешь пагубно влиять на своих сестер. Теперь мы спрашиваем тебя окончательно: хочешь ли ты вернуться к нам, к Богу и к твоему народу? Или ты думаешь продолжать жить с гоями? Есть ли вообще возможность для твоего возвращения? Не являешься ли ты уже членом их общины? Я знаю, что они присоединяющихся к ним крестят. Крестилась ли ты уже или нет? Это все мы как твои родители хотим знать от тебя, и ты должна открыто сказать нам всю правду, мы готовы тебя слушать!»

Наступила жуткая пауза, г-жа Вейнберг, дрожа от волнения, крепко держалась за руку мужа. Юдифь сидела со взором, устремленным вверх, откуда она ожидала в данный момент для себя помощи, куда возносила свои мысленные мольбы. Наконец, обратив взор на родителей, она начала тихим, но твердым голосом, в котором звучала решимость и уверенность:

«Вернуться к Богу отцов? Папа и мама, я вернулась уже давно, верю в него и служу Ему всем сердцем».

На лице отца появилась гримаса, но он ничего не сказал, сдерживая себя и не желая перебивать дочь. Юдифь продолжала:

«Моих сестер я тоже не старалась отвлекать от Бога или совращать в какую — либо ересь. Я говорила им лишь, что я хочу служить всю жизнь моему Господу и мне так больно, что за это стремление меня ненавидят все те, которых я люблю. Люди, к общине которых я принадлежу, не гои, как их называют, но истинные поклонники и служители Благословенного Иеговы, принявшего плоть человека и умершего, как непорочный Агнец Божий, за грехи Израиля и за всех людей. Относительно крещения, я могу сказать вам, дорогие, только то, что я всегда и во всем готова теперь исполнить Его волю и делать то, что Он повелевает. А Он говорит: «Кто будет веровать в него и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет». Как послушная Его раба, я совершила и это Его повеление, я верю, что Он, действительно, Сын Божий и мой Искупитель, и поэтому крестилась во имя Его».

«О, Адонаи Господь! — простонала, ломая руки, мать Юдифи. — О, что пришлось услышать мне от моего ребенка! Зачем я родила тебя на свет! Я задушу тебя сейчас своими руками!» — С этими словами мать с искаженным от злобы лицом бросилась к сидящей против нее дочери, но муж, схватив ее за руки, стал между ними.

«Будь проклята, я проклинаю тебя проклятием матери и не успокоюсь до тех пор, пока не увижу тебя лежащею мертвой у моих ног!» — При этих словах она без чувств упала на пол.

Юдифь бросилась было к матери, но отец отстранил ее и, указывая на дверь, шипящим голосом, задыхаясь, закричал: «Уйди! Ты не имеешь права прикасаться к ней, уйди, дабы наши глаза не видели тебя! Тебе нет больше места в этом доме!» Положив жену на диван, он открыл дверь комнаты и выгнал, все еще стоявшую в оцепенении с широко открытыми глазами, дочь...

Почти без сознания, как в бреду, дошла Юдифь до дверей своей комнаты и упала в изнеможении на постель. Искаженное от гнева лицо матери все еще стояло перед ней, и страшные слова проклятия звучали в ушах.

Дверь открылась, и Юдифь открыла глаза. На пороге стояли, плача, обе сестры. Когда Юдифь поднялась и села на краю кровати, Руфь проговорила сквозь слезы:

«Папа прислал нас сказать тебе, чтобы ты сейчас же ушла из дома, он не хочет, чтобы мать увидела тебя еще раз».

«Ушла из дома? — растерянно повторила Юдифь. — Ах, да, я проклята, мать прокляла меня... — проговорила она снова едва слышно. — Я должна сейчас уйти?»

«Ну да, папа требует...»

«О, Господи, не оставь меня! — почти со стоном прошептала Юдифь. — Дай мне силы, я не знаю, что делать, что со мною? Уйти? Проклята?..» — продолжали шептать ее бледные уста.

«Ах, вы ждете, пока я уйду? — обратилась Юдифь к сестрам, которые все еще стояли у открытой двери, молча наблюдая за сестрой. — Хорошо, я сейчас...» — С этими словами она начала быстро одеваться. Оставив все свои вещи в комнате, и захватив только лежавшую на столике Библию, она пошла навстречу сестрам, чтобы проститься, но они обе отшатнулись от нее.

«Ах да, я проклята, и вы не можете прикасаться ко мне! Ну, прощайте, да благословит Господь папу, маму и вас!..» — С этими словами Юдифь, как во сне, направилась к выходной двери. Рыдания сестер заставили ее в последний раз оглянуться на них, и она вышла на улицу...

Стоял холодный весенний вечер. Снег уже начинал таять, но по ночам еще держались морозы. Холодный воздух пахнул ей в лицо. Постояв несколько мгновений, она повернулась и пошла в сторону. На ярко освещенной улице было много гуляющих. Некоторые пристально смотрели на Юдифь. Все еврейское общество в городе знало, что она гостит у родителей, но все сторонились ее. Теперь многие из еврейской молодежи встречались с нею, но никто не сказал ей ни одного слова, все проходили как бы не замечая.

Пройдя центральную часть ярко освещенной улицы и приближаясь к пустынной окраине города, Юдифь, как бы очнувшись от глубокого сна, вдруг остановилась на месте.

Кругом была полная тишина, живущие в этой части рабочие люди уже спали, и лишь в окнах некоторых домиков виднелся свет.

«Что со мной, куда я иду?» — проговорила она вслух. Все только что пережитое предстало живо перед ее взором.

«Значит, меня прокляли и выгнали! — Юдифь подняла полные слез глаза к небу, усеянному множеством ярко мерцающих звезд. — Ты видишь меня с высоты Твоего престола, мой Господь. Возьми же меня, слабое дитя, за руки и помоги мне Сам в этот трудный момент. Ты видишь, я совершенно одинока в этом мире, не оставь меня!»

Эта короткая беседа с Богом под звездным небесным куполом немного успокоила ее, и она могла теперь спокойно рассуждать.

«Теперь ночь, поезд будет только завтра, при этом у меня нет вещей, нет ни копейки денег. Все осталось дома, а вернуться туда больше я не могу. Самое лучшее пойти теперь в дом проповедника общины, а там Господь укажет, что делать дальше», — подумала Юдифь.

Проповедник, открывший дверь на стук Юдифи, был крайне удивлен ее неожиданным и поздним посещением. Уставшая от страшной борьбы, происходящей в ее сердце, не ожидая приглашения садиться, Юдифь почти упала на стоящий у стены стул. В ее жизни не было еще случая, чтобы она плакала в присутствии посторонних людей, но теперь она была не в силах сдерживать свое горе, сильные рыдания потрясли все ее существо.

Проповедник, его жена и дочь долгое время сидели молча, глядя со слезами и изумлением на рыдающую Юдифь. Они чувствовали, что с нею произошло что-то тяжелое, они знали, как она стойко переносила все прежние страдания и испытания, но никогда никто не видел ее плачущей. Неожиданный и такой поздний приход к ним тоже красноречиво говорил о чем-то тяжелом, только что ею пережитом.

Когда прошел первый приступ рыданий и Юдифь немного успокоилась, она почувствовала, как вокруг ее шеи обвились две нежные руки. Она подняла заплаканные глаза, около нее стояла школьная подруга Лиза, от которой она в первый раз увидела свет евангельской истины. С полным участия взором и со слезами Лиза смотрела на нее своими прекрасными, успокаивающими глазами.

«Мир тебе, милая Юдифь», — проговорила она, целуя подругу. Несколько минут, соединенные любовью Христа сестры стояли обнявшись, не говоря ни слова. Наконец, успокоившаяся Юдифь рассказала своим друзьям все, только что ею пережитое.

Взяв со стола Новый Завет, проповедник прочитал о страдании и смерти Иисуса Христа, начиная с Его торжественного входа в Иерусалим.

«Дорогая сестра, — обратился он к Юдифи, — вот что Он, наш Творец, должен был перенести от своего творения! Но когда Его распинали, Он молился за своих мучителей: «Отче, прости им, ибо не знают что делают». Мы, Его ученики, идем Его путем, к той же великой цели, но на нашем пути также лежит Гефсимания и Голгофа. Сегодня для тебя настал момент Гефсимании, твоя душа скорбит смертельно, но не страшись, Он укрепит тебя. Быть может, придется взойти и на Голгофу со временем, но Он и там будет с тобою. Он прошел этим путем раньше нас, не будем же сводить нашего взора с Него, идущего впереди и возлюбившего нас до смерти и смерти крестной! Последуем и мы в этот час Его примеру, пусть печаль не отяготит наших сердец, да не уснем и мы от печали, подобно ученикам в Гефсимании. Будем молиться, и Он поможет нам все преодолеть!..»

Долгая и горячая мольба изливалась из стесненных горем сердец к престолу благодати в стенах скромного домика. Подкрепленная Господом и молитвами Его детей, Юдифь совершенно успокоилась. Печать мира снова лежала теперь на ее прекрасном, как будто преображенном в присутствии Господа, лице.

На следующее утро, снабженная верующими всем необходимым для дороги и напутствуемая их благословениями, Юдифь уехала обратно в М. Это было последнее утро, проведенное ею в этом городе. Навсегда удалялась она теперь от того места, где оставались горячо любимые ею родители и сестры, а также та дорогая ей община верующих, где она в первый раз встретила своего Искупителя и отдала Ему свое юное сердце и где, поборов самые великие испытания, осталась Ему верной. Да, этот город был для нее, действительно, местом гефсиманской борьбы, из которой она вышла победительницей, держась рукою веры за Христа.

«Прощай, Юдифь, прощай наша дорогая сестра в Господе, увидимся ли еще когда-нибудь в этой жизни? Или, быть может, только там, в небесах?» — говорили сквозь слезы многие провожавшие Юдифь верующие.

Многие из тех, которые останутся верными Господу до конца своей жизни, увидятся с нею только там, в небесах.

ГЛАВА 5

ПОСВЯЩЕННАЯ ИИСУСУ

Встреча с миссионером. Решение посвятить себя служению ближним. Работа и ее трудности. Болезнь.

В течение нескольких дней в М-ской общине царило сильное пробуждение. Вот уже около недели, как приехал из другой части России благовестник Евангелия. Его проникнутые любовью вдохновенные проповеди зажигали самые закоренелые в грехах души и пробуждали их к новой жизни. Многие отдавались Господу, раскаиваясь в своих грехах. Верующие воспламенялись желанием больше работать для Христа и для привлечения к Нему тех, которые находились еще вдали от Него. Для многих это были дни очищения и освящения.

В последний день перед своим отъездом евангелист говорил проповедь исключительно членам общины.

«Посмотрите вокруг себя, — призывал он. — Вся наша страна вот уже несколько лет поливается братской кровью. Каждый день смерть уносит в вечность сотни и тысячи душ, не раскаявшихся в своих грехах. А что ждет их там, за дверью гроба?

Вся наша родина подобна клокочущему вулкану или взволновавшемуся морю, свирепые волны которого никак не могут успокоиться. Посмотрите, сколько на этом море гибнущих пловцов! Прислушайтесь к несущемуся с этого моря призыву о спасении. С. О. С. несется из каждого города, деревни и дома, от берегов Ледовитого Океана и до пламенной Колхиды. Но кто же протянет этим тонущим руку братской помощи? Кто внемлет этим стонам? Все люди в наши дни вооружены один против другого.

Не должны ли мы, верующие, пойти подобно нашему Господу и Учителю? Не должны ли мы самоотверженно броситься в эту разбушевавшуюся стихию человеческого зла и мести, чтобы, быть может ценой своей жизни, спасать и вырывать из власти порока и греха погибающие души?

Ведь жизнь нашего благословенного Господа и Спасителя была самая драгоценная не только на земле, но во всей вселенной, и Он отдал ее ради нашего спасения. Неужели мы пощадим нашу жизнь? Неужели не отдадим ее ради спасения других? Правда, верующие в преклонных летах, неспособные для перенесения различных лишений, а также обремененные семьями не могут пойти. Их долг помогать нам своими молитвами и заботиться о воспитании детей и о насущном хлебе для семьи. Но вы, мои юные братья и сестры! Вы еще полны сил и энергии, для вас нет преград, вы свободны. Души гибнут! Господь зовет, кто же пойдет? «Кого Мне послать?» — говорит Господь.

Сегодня Он обращается к вам через меня. Кто решился бы пойти с нами, маленькими группами из села в село, из города в город, проповедуя Евангелие? Конечно, робкие и малодушные души для этой работы не годятся. Голод, усталость от долгих переходов, гонения, быть может и смерть встретят вас на этом пути. Переживши на опыте многие из этих лишений, я заранее предупреждаю тех, кто думает решиться, хорошо все взвесить, чтобы впоследствии не отступить. Но всем твердым сердцем Господь говорит: «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни». Итак, кто же пойдет?»

Пронесшись по громадному, наполненному слушателями залу, вопрос этот замер между последними рядами... Настала тишина. Проповедник обводил взором ряды слушателей.

Сердца многих находившихся в этом собрании бились для Господа, многие работали для Его славы, но откликнуться на этот призыв было слишком трудно. Уже несколько лет по всей стране бушевал страшный пожар гражданской войны. Местами сильно давал себя чувствовать голод, свирепствовали различные, связанные с войной и голодом, эпидемические болезни. Люди в своих домах не могли ни одного дня чувствовать себя в безопасности. Идти в такое время по селам было более чем опасно для жизни. Это сознавал каждый из слушателей самоотверженного слуги Христа, который уже несколько лет вместе с другими, перенося различные затруднения и лишения, нес жизнь и утешение многим сердцам.

«Я готова пойти на призыв моего Господа!» — раздался тихий, но твердый голос с одной из задних скамей. Все присутствующие в зале оглянулись, чтобы увидеть, кто откликнулся на призыв.

Это была еще юная по летам и слабая на вид девушка, с большими, задумчивыми, черными глазами.

«Я решила отдать Ему мою жизнь совершенно. Правда, я слаба для этой работы, но Он ведь силен мне помочь. Я неопытна еще в работе для Него, но я люблю Господа и тех, за которых Он отдал Свою жизнь!»

«Юдифь!» — послышался шепот между рядами слушателей.

Да, это была Юдифь. Приехав после последней тяжелой разлуки со своими родителями обратно в М., она, добывая своими руками необходимое для жизни, всецело отдалась работе для ближних. Она посещала больных, ухаживала за ними, утешала скорбящих и помогала нуждающимся в городе, а в праздничные дни выезжала куда-либо за город в деревню, где также отыскивала больных и нуждающихся в утешении, которым, как могла, помогала и служила в их нуждах.

Несмотря на эту благословенную работу, Юдифь все время стремилась к большему служению. При своих посещениях деревни, она всем сердцем полюбила простой деревенский народ, часто малограмотный и ничего не знавший о Христе Иисусе, хотя он и называл себя христианским народом. Несколько раз уже у нее являлась мысль оставить связывающую ее службу и пойти, уповая во всем на Господа, к этому народу с Евангельской вестью. Но она все откладывала свое намерение, не будучи вполне уверена, хочет ли этого от нее Господь, и угодно ли Ему будет такого рода служение. Теперь, слыша призыв, она ясно увидела, что настал момент для осуществления уже давно желанного служения.

Юдифь была постоянной посетительницей собраний, устраиваемых приезжим миссионером, а также его помощницей в молитвах за души людей, посещавших эти собрания. Слушая его вдохновенные, простые проповеди, она воспламенилась еще большей ревностью к служению Богу и ближним.

Услышав призыв к работе, она не колебалась ни одной минуты, какой-то внутренний голос говорил ей: «Теперь пора, вот твой путь, Юдифь, теперь ты можешь исполнить твое желание».

И она произнесла эти решительные слова: «Я готова». Она была действительно готова, приготовлена Самим Господом для славного служения ближним.

После собрания, переговорив окончательно с миссионером, она получила от него адрес, куда и когда ей приехать, чтобы присоединиться к работающим уже миссионерским группам. Своим решением она была вполне довольна и благодарна Богу, что Он Сам так дивно все устроил. Она хорошо сознавала, какие трудности ожидают ее на избранном ею пути, но смотрела на них совершенно спокойно и радостно. Она знала, что пойдет на эту работу не одна, Сам Господь пойдет впереди. Она ясно видела, что это путь, которым Он хочет ее вести, и готова была идти по Его стопам.

Когда настал день отъезда, и друзья провожали ее на вокзал, то одна из сестер, много работавшая вместе с Юдифью, со слезами спросила: «Надолго ли, милая Юдифь, ты нас покидаешь? На какое время ты решила вступить в эту работу?»

«Я думаю, дорогая Женя, что посвящаю себя Господу на всю мою жизнь! — ответила, смотря задумчиво в пространство, Юдифь, — по крайней мере, я так хочу».

Работа, на которую пошла теперь Юдифь, была, действительно, очень трудная. Предупреждения приглашавшего проповедника не были только словами: каждый день приходилось переживать много трудностей, иногда еще больших, чем предполагалось.

Для Юдифи, воспитанной в любви и под заботливой охраной родителей, не обладавшей при этом крепким здоровьем, первое время было страшно тяжело перенести все встречавшиеся лишения передвижной жизни. Окружающие ее думали иногда, что она не в силах будет продолжать эту работу. Но любовь и сострадание к ближним, давали ей каждый день все новые и новые силы. Не имея сил сама в себе, она в горячих молитвах черпала их в своем Искупителе — Господе.

Море чужих, встречаемых ею каждый день, страданий вызывало в ее сердце все большее рвение к самоотверженному служению. Духовная жажда чувствовалась везде и повсюду. Усталые от всей этой борьбы, от страшного напряжения души искали покоя во Христе Иисусе. Проповедь Евангелия принималась многими с большой радостью и благодарностью Господу. Повсюду люди отдавали Ему свои сердца, раскаиваясь в своих преступлениях. При этом, в каждом почти селении приходилось встречать массу больных различными эпидемическими болезнями. Все эти несчастные оказывались без всякой медицинской помощи и должного ухода и умирали целыми семьями. Вместе с другими Юдифь всецело отдалась работе, стараясь дать помощь несчастным страдальцам, и не щадила себя и своих сил.

Так проходила теперь жизнь Юдифи изо дня в день в служении ближним. Господь указал ей эту работу, и она исполняла ее с радостью и благодарностью.

* * *

Стояло жаркое летнее время. Раскаленный, как в печи, воздух затруднял дыхание. Едкая уличная пыль наполняла все комнаты небольших деревенских домиков, в которых нередко бывало много больных. От жары и пыли не было возможности нигде укрыться.

В одном из домов, находившихся на окраине селения, окруженном небольшим садом, вот уже несколько дней тому поселилась группа прохожих, незнакомых в этой местности людей. Трое из них, заразившись тифом, лежали теперь в тяжелой болезни, находясь между жизнью и смертью. Остальные двое еще здоровы и день и ночь по очереди дежурят у больных.

Стояла душная ночь, от раскаленного за день воздуха было тяжело дышать, в особенности трудно это было для больных. Окна в их комнате стояли открытые.

У одного из них, выходящего в прилегающий сад, лежала молодая девушка. Вот уже несколько часов она находилась в бреду. У стоявшего у ее кровати столика сидел дедушка Асин: так звали одного из остановившихся здесь прохожих. Теперь он пристально смотрел на лежавшую у окна больную, которая устремив на него свой взор, долгое время что-то говорила, указывая в пространство поднятой исхудалой рукой.

Так как больная обращалась к нему, то дедушка напрягал внимание, чтобы понять, что она говорит. Но, ничего не понимая, с сожалением качал головой, т.к. больная говорила на незнакомом ему еврейском языке. Вдруг девушка, придя в себя, протянула к нему свою исхудалую руку и спросила: «Ты не понял, дедушка, что я говорила? А ведь я думала, что ты все понимаешь».

Дедушка взял руку больной и, пощупав пульс, ответил: «Нет, я ничего не мог понять. Но что с тобою было, Юдифь? Ты говорила почти два часа и при этом сильно волновалась».

«Ах, дедушка, я переживала сейчас чудное видение: мы с тобою находились в каком-то громадном величественном храме, наполненном еврейским народом, там же присутствовали и первосвященники во всем пышном облачении. А посреди этой громадной толпы, недалеко от нас, стоял бедно одетый человек. Он стоял молча, Его взор обращен к восточной стороне храма, на стоявших там людей. Я не могла оторвать от Него взора. Я чувствовала, что это Иисус Христос, Мессия Израиля, пришедший теперь к Своему народу. Ты тоже говорил мне, что это Он... Я тогда решила засвидетельствовать перед всем этим собранием, что Он спас меня от всех моих грехов и что Он хочет спасти также и всех остальных людей.

Я начала им рассказывать, что Он со мною сделал. Он все стоял на месте... Я указывала им на Него, но они, по-видимому, почему-то Его не видели. Однако, слушая мои слова, многие плакали и били себя в грудь. Многие из народа и даже первосвященники, поднимая вверх руки, с сильным воплем взывали о прощении. Я была так рада их раскаянию, но должна была так напрягать свой голос, чтобы все слышали меня в поднявшемся шуме, что мне становилось тяжело. И знаешь, дедушка, теперь я чувствую себя так хорошо, так легко, как будто совершенно и не была больна. Господь, Которого я только что видела, наверно, исцелил меня! Ах, какой же это был радостный момент — видеть наш народ кающимся пред лицом Господа! Я так хотела бы вновь пережить это видение! Я думаю, что наш благословенный Господь скоро придет, чтобы собрать Свой народ из всех стран и племен. Он показал мне, наверно, тот величественный храм, который в скором времени будет построен в Иерусалиме!»

Дедушка слушал молча, что говорила теперь Юдифь. Для него эта быстрая перемена с больной, вот уже несколько дней боровшейся со смертью, казалась совершенно невероятной. Она говорила теперь о своем переживании совершенно здоровым голосом, весело глядя на него. Пульс был нормальным и температура тоже. Наконец он проговорил:

«Да, Юдифь, Господь очень скоро придет для всего мира и Израиля, но для тебя, я вижу, Он приходил в этот час: Он коснулся твоего тела и облегчил твою болезнь, слава Богу! Поблагодарим Его теперь за эту милость». — С этими словами слуга Христа, склонив колени у постели больной, вознес горячую благодарность Господу за оказанную таким чудным образом помощь.

«Не правда ли, я скоро опять смогу работать?» — обратилась больная к дедушке после молитвы.

«О, да, если Господь даст тебе для этого нужные силы, ты вновь сможешь употребить их для Его славы, и мы опять будем вместе работать для Него. Теперь же, я думаю, было бы хорошо, если бы Он дал тебе крепкий сон, мы прекратим наш разговор, и ты постарайся уснуть!»

С этого момента здоровье больной быстро пошло на улучшение. Как видно, Господь хотел оставить свою верную рабу еще на короткое время в этом мире. Она должна была сделать еще кое-что для Его славы на этой земле, некоторые души должны были быть привлечены к Господу через ее служение, хотя в начале болезни было очень мало надежды на ее выздоровление.

Последнее перед болезнью время было очень тяжелым для ее слабых сил. Беспрерывная работа, тяжелые переходы из одного селения в другое, иногда по несколько десятков верст, нередко под проливным, застигшим в дороге дождем. При этом с тяжелой ношей за плечами, состоящей из книг, перемены белья и других необходимых вещей. Ко всему этому — скудная пища, иногда совершенные голодовки, частые преследования со стороны противников Евангелия, которые старались делать всевозможное зло проповедующим, вплоть до арестов. Иногда рассвирепевшая толпа таких противников готова была, как волки овец, растерзать свидетелей истины.

Незадолго до болезни, будучи уже крайне изнуренной и усталой, Юдифь нашла в одном доме несколько детей, лежавших в тяжелой болезни. Родители их умерли, а оставшиеся больные дети лежали на грязном земляном полу в истлевших лохмотьях вместо белья, покрытые паразитами. Они были брошены без всякой помощи и обречены на неминуемую смерть.

Пройти равнодушно мимо этих несчастных было немыслимо, и Юдифь вместе с другими принялась за их спасение. После продолжительного труда, обмытые и переодетые в чистое белье, больные лежали в приготовленных для них кроватях, в чистой, проветренной комнате, которую, наверно, уже давно никто не убирал. Через несколько дней заботливого ухода, больные почувствовали себя хорошо, но совершенно измученная Юдифь слегла, заразившись тифом от своих пациентов. Несколько недель пролежала она в постели, борясь со смертью. Но Господь и здесь, как мы уже видели, пришел на помощь Своему слабому, но верному ребенку.

При всех этих тяжелых переживаниях в работе и во время болезни Юдифь ни на минуту не забывала своих родителей и своего народа. Со своей последней встречи с ними она не имела от них никаких известий. Посланные ею письма остались без ответа. Это было для нее самым большим испытанием. Иногда она, удалившись в уединенное место, проливала горячие слезы и возносила молитвы к Богу за своих родителей. Ей было страшно тяжело, что горячо любимая мать рассталась с нею в последний раз со страшными проклятиями на устах. Ее ужасала мысль, что мать может вдруг умереть без мира в сердце, не примиренная с нею. Тогда она, наверно, погибнет навеки! Иногда у нее являлось желание поехать домой и умолять мать, чтобы она отдала свое сердце Господу. Но сознание совершенной невозможности это сделать заставляло ее отложить в сторону эту мысль. Не имея никакой возможности сделать что-либо для спасения матери, отца и сестер, она еще горячее и чаще просила о них Господа в своих молитвах.

Болезнь, оторвавшая Юдифь на несколько недель от работы, миновала, и как только она почувствовала себя бодрой и здоровой, то снова принялась за распространение Евангельской вести среди людей, не знающих еще счастливой и святой жизни в общении со Христом Иисусом.

В случайно сохранившемся после ее смерти листке, вырванном из ее дневника, она пишет об этом времени следующее:

«Понедельник 29-о сентября, Б. Слава Богу, что ко мне вернулись силы и я могу кое-что сделать для моего Господа. В пятницу мы были в селении Г., в субботу в Н., в воскресенье утром пошли на русское собрание, после обеда на немецкое, потом снова на русское, потом было наше женское совместное собрание. После пошли на вечернее собрание. Много свидетельствовали о Господе, пели, молились, Господь чудно благословлял!»

Часто собравшиеся крестьяне, или больные, за которыми они ухаживали, слушая ее простое свидетельство о Христе, задавали ей вопрос:

«Как же ты, будучи еврейкой, проповедуешь нам о Христе, Которого евреи распяли и Которого они не признают до сего дня?»

Тогда Юдифь, обыкновенно с детской простотой, рассказывала им о том, как она нашла своего Господа и как отдала Ему на служение всю свою жизнь, живя всецело для Него Одного.

«Ведь ты же еще совсем молодая и такая нежная! — заметила однажды, перебивая ее рассказ о Христе, слушавшая со слезами на глазах старушка. — Нам, старикам, пора уже подумать о Боге, а ведь ты еще такая молоденькая! И вот гляжу я на тебя, красавицу, и думаю: как ты не похожа на других людей?»

«Почему же, бабушка, я непохожа на других?» — спросила Юдифь, с любовью смотря на сморщенную старушку.

«Да как же, доченька, другие в твоих летах даже и не думают о Боге, все гуляют да ищут себе хороших женихов и невест. А ты вот ходишь с сумочкой по селам, говоришь нам о нашем Избавителе-Господе, лечишь больных и ни от кого не берешь даже платы за свою работу и заботу о нас. Ах, если-бы Бог послал к нам бедным, неграмотным людям побольше таких, как ты, благодетелей!» — При этих словах старушка вытерла рукавом свои орошенные слезами глаза.

Юдифь выслушала эти слова, исходящие из глубины сердца растроганной старушки и также прослезилась.

«Да, бабушка, милая моя, — ответила она после короткого молчания, — я также, как и все другие, несколько времени тому назад гуляла, имела всего для жизни в достатке, имела очень хорошего жениха, веселилась и вообще жила, как и все люди. Но когда я узнала моего Господа, то оставила прежнюю греховную жизнь, оставила своего жениха и сделалась невестой Христа. Я отдала Ему мое сердце и всю мою жизнь. А Он научил меня любить всех людей, как любит Сам, и делать то, что я теперь делаю среди вас. За мой труд Он Сам даст мне чудную награду там, в небесах, когда я буду с Ним. Да и здесь Он уже так много сделал для меня и для вас. Он отдал для вас Свою драгоценную жизнь, умерши в мучениях на кресте. Любовь к нам, бедным и слабым грешникам, заставила Его это сделать. От нас Он совершенно ничего не требует, кроме нашего измученного и загрязненного грехом сердца, которое Он хочет омыть Своею кровью. После же смерти Он хочет ввести нас в Свое небесное славное Царство!»

«О, моя голубка, как хотелось бы мне быть в Его царстве! Я много об этом думала в последнее время, но знаю, что я великая перед Ним грешница, и как Он может принять меня такую в Свое царство, где находятся святые и безгрешные люди? Когда-то я была, как ты, молодая, красивая, все это прошло... Теперь вот эти морщины покрывают мое лицо, да совесть сильно говорит о прошедших грехах. В молодых годах я не была похожа на тебя, я не думала тогда совершенно о Боге, о смерти, о том, что мне придется когда-либо отвечать за мои грехи перед Праведным Судьей. Мне казалось, что я всегда буду молодой и здоровой, но вот, я уже дряхлая развалина. Скоро наступит мой конец, а что там? Вся моя жизнь прошла без Бога, мое сердце полно грехов, все осталось в прошлом, ничего не беру я в этот предстоящий предо мною путь, лишь сделанные пороки идут со мною, а что ждет меня там за гробом? Эти мысли пугают меня, часто я провожу без сна целые ночи, думая об этом. О, если бы умилосердился надо мною Господь и простил меня, великую перед Ним грешницу!» — Крупные слезы раскаяния полились по ее старческим, пожелтелым и впалым щекам.

Через несколько часов, с радостным взором, целуя Юдифь и напутствуя ее благословениями, счастливая старушка стояла на пороге своей хаты. Через Юдифь она познала любовь Христа и отдала Ему свое сердце, которое Он очистил от всех грехов Своею кровью. И мир, полный мир, воцарился в ее душе в последние дни ее земной жизни.

«Господь послал тебя ко мне, как Своего ангела, видно, Он, любвеобильный, искал еще меня, погибшую овцу, — говорила, радуясь всем сердцем, старушка. — Теперь ты идешь к другим, таким же, как и я, бедным грешникам. Иди же, иди, моя голубка, иди невеста Христова! Да будет Он Сам везде с тобою! Я уже не могу пойти служить Господу, мои ноги устали, ходивши по земле, я готова теперь с радостью перейти к Нему в Его царство, меня не страшит больше приближение смерти, но радует!» — При этих словах обильные слезы вновь полились из ее старческих глаз. Ей было жаль расстаться с Юдифью.

«Прощай, милая бабушка и теперь дорогая моя сестра в Господе! Я должна идти дальше. Впереди еще много душ, которых любвеобильный Господь хочет привести к Себе. Быть может, скоро увидимся там! — При этом Юдифь подняла свое сияющее радостью лицо к небу. — Господь с тобою, моя сестра, в эти последние дни». — С этими словами, одев на плечи свою дорожную сумку, Юдифь пошла дальше.

Так протекала в служении изо дня в день жизнь Юдифи. Любовь к Господу и многочисленные обращения поощряли ее к дальнейшей работе. И эта работа не оставалась тщетной и бесплодной.

Бывали случаи, когда люди встречали ее вначале холодно и враждебно, но, побежденные любовью, простотой и истиной, которую она им возвещала, они склонялись у ног Господа в глубоком раскаянии в своих грехах.

Такие случаи более всего радовали Юдифь, и в ее сердце разгоралась надежда, что и ее родители могут быть, в конце концов, покорены любовью Христа и склонят свои колени перед Ним, как Мессией и Искупителем.

* * *

Тяжелая болезнь, перенесенная Юдифью, не осталась без последствий для ее дальнейшей жизни. Она поднялась с постели как бы другим человеком. Всегда жизнерадостная и живая, она теперь точно преобразилась. Как будто она была только что на Фаворе, горе преображения, и явившаяся ей слава Господня отражалась теперь во всей ее жизни. Она сделалась тише, и странная тень задумчивости часто лежала на ее раньше всегда веселом лице. Это не была грусть или тоска о чем-либо земном, по своим родителям или друзьям. В последнее время она начала часто думать о небесной родине. Все ее существо выражало стремление к горним чертогам, душа ее томилась и все время направлялась туда. Все ее слова и действия теперь сделались более глубокими и серьезными.

Эта перемена не ускользнула и от окружающих ее сотрудников, вместе с которыми она продолжала свою работу. Самой любимой темой ее бесед при переходах из одного селения в другое было Пришествие Господа, Восхищение Церкви и встреча с Ним.

«Знаешь, дедушка, — обратилась она однажды к руководящему этой маленькой группы благовестников, — во время моей последней болезни я часто видела нашего Господа в различных видах и местах, и все эти видения были связаны с Его Вторым пришествием на землю. И вот мне, почему-то, все больше кажется, что Он, действительно, скоро придет за Своею Церковью. Иногда я думаю, что вот-вот услышим Его призывающий голос.

Какой-то внутренний голос, который уже так часто ободрял и поддерживал меня во всех случаях жизни, при всех испытаниях после моего обращения, говорит мне, чтобы я была готова встретить Господа, и я ожидаю Его каждый час. Этот земной мир казался мне раньше таким дорогим, я много еще думала о земном, но вот теперь все земное кажется мне таким далеким и чуждым. В последние дни я даже не чувствую такой тяжести в сердце, когда вспоминаю о своих родителях. Я стала думать о них совершенно спокойно. Чувствуешь ли ты себя, дедушка, также?»

«Нет, Юдифь, — ответил последний. — Я не чувствую этого, но я верю, что пришествие нашего Господа очень близко. Я думаю, что еще при моей жизни, здесь на земле, увижу Его лицом к лицу. При этом у меня является желание жить и свидетельствовать людям о Его скором пришествии. Правда, я вот уже некоторое время присматриваюсь к тебе и вижу, что после болезни ты очень изменилась. Мне казалось иногда, что ты еще не совсем здорова и немного рано начала свою работу. Я думал, что для тебя тяжелы все эти встречаемые нами в последнее время трудности. Иногда являлась мысль послать тебя на несколько недель для отдыха в какую-либо из знакомых нам общин верующих, где ты могла бы немного укрепиться силами для дальнейшей работы. Эта мысль занимает меня и теперь, ты все-таки еще так слаба и устала после болезни».

«О, нет, дедушка, я совершенно здорова, и все эти трудности работы мне кажутся теперь гораздо легче, чем это было прежде. Об отдыхе я совершенно и не думаю, и была бы самым несчастным человеком, если бы меня отстранили от работы, хотя бы на короткое время. Чувства, о которых я тебе только что говорила, не являются у меня следствием болезни или усталости, но следствием твердого убеждения, что Господь скоро возьмет меня к Себе». — При этих тихо произнесенных словах лицо Юдифи озарилось тихой внутренней радостью, и она подняла свои задумчивые глаза к небесам, откуда ожидала своего Господа, своего Небесного Жениха.

«Если так, Юдифь, да поможет тебе Господь быть готовой встретить Его каждую минуту. Жребий нашей земной жизни Он Сам держит в Своей руке. Быть может и в самом деле наступает час твоего отхода к Нему! Или даже для всех нас и всех Его искупленных на земле. Я также твердо верю, что Он скоро грядет, хотя и не чувствую этого так, как ты. Будем же работать в эти, быть может, последние для нас дни, дабы, когда Он придет, нам не оказаться уснувшими, но стоящими на труде в Его винограднике. Если Его голос призывал когда-либо верующих в Него к труду и бодрствованию, то тем более в наши дни.

Мы видим, как ночь греха все более и более покрывает народы, беззаконие усиливается, любовь в сердцах верующих охладевает.

Светильники церкви быстро гаснут повсюду. Над миром разражаются все большие и большие бедствия и потрясения. Господь посылает их, как пробуждающие мир последние толчки, как предостережение верующим о Его скором пришествии и последнем суде над миром.

Но одно в эти дни утешает меня, что во время этих тяжелых судов многие души пробуждаются от греховного сна и обращаются от всего сердца к Богу. Его толчки не проходят бесследно. Сколько разных селений пришлось нам посетить за это время нашей совместной работы, и я не припомню почти ни одного, где не было бы душ, откликнувшихся на призыв Господа. Будем же бодрствовать и совершать наш труд до конца».

ГЛАВА 6

ЮНАЯ МУЧЕНИЦА

Тучи сгущаются. Последние дни. Верность до смерти.

Стояла глубокая осень. Пожелтевшие листья, сорванные ветром, лежали, как желтый ковер, на мокрой земле. Шел сильный, холодный дождь.

Через растущий около селения небольшой лесок, обходя по упавшей листве грязные лужи, пробиралась небольшая группа людей. Они были с дорожными сумками за плечами, по колено в грязи и совершенно мокрые от дождя.

Подойдя к селению и осмотревшись кругом, прохожие зашли в третий от края крестьянский домик. Хозяева, с радостными лицами приветствуя гостей, принялись быстро помогать им освободиться от мокрой, прилипшей к телу, одежды и обуви. Пришедшие были голодны и устали от пути, но их лица светились радостью, и в голосе не было слышно уныния или ропота. Рассказав гостеприимным хозяевам в кратких словах о только что совершенном пятнадцативерстном пути по грязной дороге и под беспрерывным дождем, они вместе с хозяевами преклонили колени и вознесли горячую благодарность Богу за дарованные им силы для пути и за радостную встречу с Его детьми, под кровом которых они нашли теперь временный приют.

«Мы так рады и благодарны Господу, что вы пришли, — сказал хозяин дома. — Вот уже несколько дней, как мы, и многие из нашего селения, с нетерпением ожидаем вашего прихода. Нам передали, что вы держите путь мимо нас, я собирался уже было выехать навстречу, но эти последние дожди сделали дорогу совершенно невозможной для езды. Вчера через наше селение проходили войска, и четверки лошадей едва тащили брички с больными и ранеными солдатами. А на паре лошадей, да еще таких, каких оставили мне солдаты вместо взятой у меня четверки, и одной версты не проедешь по такой грязи. Так что мне пришлось остаться только при добром желании помочь вам. Но, слава Богу, вы теперь здесь! Господь не оставил вас без Своей помощи!

Вы, наверное, пожелаете иметь у нас в селении собрание вечером? Если да, то я могу известить об этом наших жителей. Все так уже устали от всего пережитого в последние дни, что даже и те, которые раньше противились, теперь ищут Бога и желают слушать о Нем. Потом, как вы уже знаете, вся наша местность занята войсками, и многие дома переполнены больными и ранеными. Тифозные солдаты заразили и частных жителей, так что теперь настоящее горе. Не знающие Бога люди совершенно упали духом, а нас, верующих, здесь всего несколько семейств, да и мы уже потеряли бодрость. Ведь почти каждый день приезжают солдаты, берут последний хлеб, скотину, одежду и вообще что кому нужно и нравится, а протестовать или прятать невозможно, если найдут спрятанное, то моментально расстреливают прятавших... Трудные наступили нынче времена, что-то будет дальше!» — добавил, тяжело вздохнув, хозяин дома.

«Вот что, дедушка, не пойти ли мне сейчас навестить некоторых больных?» — обратилась одна из пришедших к руководящему.

«Нет, Юдифь, мы все сегодня порядочно устали, и ты, я думаю, не меньше других. Потом, кажется, наша хозяюшка суетится с обедом, а мы ведь проголодались и не мешает подкрепить свои силы. До вечера мы все должны отдохнуть и подготовиться для работы в этом селении. Нужно также просушить нашу одежду и обувь, а вечером мы устроим здесь первое собрание, познакомимся с людьми. Завтра, если Господь сохранит нас до этого времени, мы начнем делать, что Он укажет. Как видно, здесь много придется поработать».

Работы в этом селении и окрестностях было очень много. Последнее время эта маленькая миссионерская группа находилась в местности, занятой одной из армий, борющихся в гражданской войне. Кругом царила смерть, эпидемия тифа вырывала из рядов войск больше человеческих жизней, чем самые жаркие сражения.

Юдифь шла теперь среди всех этих бедствий и горя по этой долине смерти. Холод, дожди и грязь не были преградой в ее служении несчастным, больным телесно и духовно людям. Оказывая помощь и ухаживая за больными, она не упускала ни одного случая, чтобы засвидетельствовать об Иисусе Христе и Его любви к людям.

Во время чтения Евангелия перед собиравшимися местными жителями в домах часто находилось много солдат. Некоторые из них, также тронутые Словом и любовью Господа, сознавались во всех своих злодеяниях, останавливались на ведущем к погибели пути и склонялись у ног Христа, прося прощения за все прошлое, и сил, чтобы стать на новый, лучший и святой путь.

Их раскаяние и проповедуемая истина, приводила многих в настоящую ярость и исступление. Иногда они начинали противоречить и поносить всех верующих в Бога и читающих Евангелие.

«Видно по вашему лицу, что вас раньше не жгло солнце в степи, что не дышали вы тяжелым и пыльным воздухом фабрики, а, наверно, сидели в каком-либо теплом гнезде. А теперь, когда мы поразоряли ваши гнезда, вы разлетелись в разные стороны, чтобы призывать нас к любви и жалости.

Посмотрите-ка на нее! — при этом он указал шашкой на Юдифь. — Ведь она даже не русская, она, наверное, еврейка? Евреи, как она вам читает из своего Евангелия, распяли Христа, а теперь вот еврейка проповедует вам этого Христа, как Бога. Вот так история! Ее выгнать нужно отсюда! Или лучше всего — повесить!» — При последних словах солдат захохотал страшным, леденящим душу хохотом.

Пока говорил махновец-солдат, Юдифь молча стояла на своем месте с открытым Евангелием в руке, смотря с любовью на собравшихся людей.

«Да, этот человек сказал обо мне многое правильно, — проговорила она, когда умолк махновец. — Он говорил, что я еврейка и что раньше не работала на поле и на фабрике, а жила в хорошем доме и в достатке, это все правильно, и он не ошибся. Но только не потеря имущества заставила меня покинуть мой дом и не желание обманывать других, а любовь к моему Господу Иисусу Христу и ко всем людям.

Меня еще с детства учили, что Христос был обманщик, и что Евангелие — ложь. Я раньше верила этим словам и жила, как живут другие люди. Но благодарю моего Искупителя, что Он дал мне возможность однажды попасть на такое же, как здесь, собрание, где читали Слово Божие и говорили о Христе. Там я в первый раз ясно увидела, что Христос не обманщик, а сотворивший нас всех Господь Бог, Который впоследствии пришел на землю и умер за нас, чтобы освободить нас от всех грехов, примирить с Богом и друг с другом.

Грех разделил людей на бедных и богатых, на русских, немцев, англичан, китайцев, евреев и т.д. Как последствие греха, люди враждуют друг с другом, убивают и преследуют, затевают эти страшные братоубийственные войны. Но Христос пришел, чтобы соединить снова всех людей в один народ. И вот, когда я узнала это из Евангелия, я перестала считать себя еврейкой, я узнала, что все люди должны быть братьями и сестрами и все должны помогать друг другу, любить друг друга, как хочет этого и учит Христос Господь.

Со дня моего обращения ко Христу я решила идти и говорить везде и всем об этой чудной и радостной вести, о вести любви.

Это я говорю и сегодня всем, собравшимся в этом доме. Разве убивающий не такой же человек как и убиваемый? Разве не страшна для него насильственная, преждевременная смерть? Разве не плачут жены, дети и родители о своих близких убитых? Вот и здесь есть несколько молодых людей с оружием в руках, разве ваши матери не будут проливать горячие слезы, если когда-либо услышат о вашей смерти?

Быть может, некоторые из вас оставили дома малюток детей, неужели они не будут страдать, оставшись сиротами? А вы сами, каждый из вас, разве хотите умереть? Каждый день вам угрожает смерть от таких же, как и вы, вооруженных людей.

Но все это еще не самое главное и страшное, но что ожидает вас всех там, за дверью гроба? А ведь умереть рано или поздно нам придется всем, без исключения. Какова наша жизнь здесь, на земле, такова и вечность. Смерть освободит наши души от тела, но она не освободит их от греха, и от последствий греха, вечных мучений. Наша совесть не может очиститься, проходя через ворота смерти. Наоборот, при этом переходе лишь обнаружатся все наши мысли, слова и дела. О, ужас увидеть тогда самих себя в надлежащем виде и свете! Куда мы можем тогда укрыться? Уйти от самого себя и дел, идущих за нами, невозможно!

Теперь же, пока еще не поздно, Господь призывает вас. Он хочет омыть Своею Кровью каждое порочное, но раскаивающееся перед Ним сердце. Мое уже омыл, когда я пришла к Нему, услышав о Нем в первый раз в моей жизни. Он омоет и ваши сердца сегодня, в этот же час. Придите и вы к Нему с раскаянием, откройте перед Ним ваши сердца в молитве».

Многие сидели со слезами раскаяния на глазах, слушая ее простое, исходящее из сердца свидетельство. Но тот, который уже раньше ей возражал, становился все нетерпеливее. Страшным, угрожающим взором он смотрел на стоящую впереди Юдифь, иногда нервно стуча об пол концом обнаженной шашки. При последних словах призыва он быстро выбежал из хаты, со страшными ругательствами захлопнул дверь.

«Тебе скорее придется раскаиваться в твоих словах!» — бросил он угрожающе Юдифи...

Проходил день за днем. Все время стояла холодная дождливая погода, бушевал ветер. В природе было все так пасмурно и мрачно. Как будто над всем был разостлан темный саван смерти. Но поглощенная всецело заботой о больных и стремлением привести ко Христу жаждущие покоя души, Юдифь, как будто, совершенно не замечала этой суровой и скучной осенней картины. Для нее все было как бы озарено светом. Она ходила днем и темными вечерами по грязным улицам деревни, посещая нуждающихся в ее помощи. Куда бы она ни приходила, всюду приносила с собой свет Христа и распространяла дарованный ей Господом глубокий сердечный мир среди этой долины греха и смерти.

Не замечала она и того, что над ее жизнью все более и более сгущались зловещие темные тучи. Любовь к погибающим душам и ожидание пришествия Господа заставляли ее до самого последнего момента смотреть на все светло и радостно. А между тем тучи сгущались над нею с каждым днем все сильнее. Диавол, князь тьмы и всякого зла на земле, не мог спать и смотреть равнодушно, как благодаря работе слабой, но верной служительницы Христа одна за другою освобождались души, находившиеся под влиянием его темных сил.

В последнее время он все чаще вооружал против нее жестокие, огрубелые в злодеяниях сердца. Этим темным душам не нравился свет, который она распространяла кругом, и они все больше ожесточались, пока не созрели окончательно для совершения еще одного злодеяния.

На одном из своих совещаний, они решили убить тех, которые напоминали им о грехе и грядущем суде Божием. Они решили убрать светильник со своего темного, ведущего к вечной погибели, пути. Через несколько дней этот приговор был приведен в исполнение.

* * *

На рассвете одного пасмурного осеннего дня пробирался по засеянному озимым хлебом полю, из одного селения в другое, озираясь по сторонам, какой-то прохожий. В прошлую ночь был довольно сильный мороз, и замерзшая теперь, набухшая от последних дождей земля, давала возможность идти без всякой дороги. При этом можно было заметить, что одинокий путник почему-то старательно уклоняется от дороги и пробирается по степи низменными местами и балками. По-видимому, он от кого-то прятался или хотел скрыть направление своего пути.

На его лице лежала глубокая печаль, от времени до времени тяжелые вздохи вырывались из груди прохожего, и он подымал свой скорбный взор к небу. Но вот, миновав последнюю возвышенность, он снова начал спускаться в лежащую впереди балку, в которой было расположено небольшое селение Андреевка, окутанное густым утренним туманом.

Прохожий остановился. Внимательно осмотревшись, он повернул влево и начал пробираться через заросшие сады вдоль селения. Оттуда до него изредка доносились разговоры людей и крики проснувшихся с утренним рассветом домашней птицы и скота.

Наконец, дойдя до окраины селения, он направился к четвертому от края крестьянскому хозяйству, за садом которого находился большой сарай. В прежнее время он служил местом хранения корма для скота, но теперь, совершенно заброшенный, представлял из себя громадный, разрушающийся шалаш. Подойдя к нему, путник еще раз остановился и, осмотревшись кругом, направился к воротам сарая. В этот момент его лицо было бледным, губы плотно сжаты, как будто он готовился к какой-то важной и серьезной встрече. Осторожно открыв дрожащею рукой тяжелые ворота, скрипевшие на заржавленных петлях, он вошел внутрь, плотно затворив их за собою. Сделав несколько шагов в глубину сарая, он остановился перед каким-то лежащим на земле предметом, который трудно было разглядеть в темноте.

Пришлось приоткрыть ворота, чтобы впустить побольше света. При этом глазам вошедшего представилась жуткая картина. В нескольких шагах от ворот лежал изрубленный шашками, бездыханный труп молодой девушки. Было видно, что умершая в момент своей смерти стояла в молитве на коленях. Ее левая, застывшая теперь рука, держала еще прижатую в последний момент к груди Библию, которая была облита кровью ее владелицы. Правая рука лежала под склоненной, разрубленной в нескольких местах головой.

Вошедший несколько минут стоял молча, смотря на умершую. Наконец, тяжелый стон вырвался из его груди.

«Бедная Юдифь! — произнес он тихо. — Вот где нашла ты конец своей жизни. Впрочем, ты счастлива, теперь ты находишься вместе с Тем, Кому ты отдала свое сердце, для Которого жила здесь на земле и ради Которого теперь умерла мученической смертью. Быть может, придет скоро и мой конец, быть может и дедушка пойдет вскоре вослед за тобою!»

«Стоять здесь слишком рискованно, — произнес про себя дедушка после минутного молчания. — Убившие ее, находятся еще здесь в селении, и если я буду ими замечен, то та же участь постигнет сейчас же и меня. А может быть, еще рано для меня? Ведь кругом так много работы... Даже и похоронить ее нет никакой возможности!»

Бросив на умершую последний взгляд, он, выйдя из сарая, вновь через сады и балки незаметно удалился обратно в другое селение.

* * *

Юдифь умерла, умерла, благословляя и молясь за своих палачей. За день до своей смерти, простившись с дедушкой и другими сотрудниками после совместной молитвы, она направилась в соседнее селение, где, по обыкновению, начала свою работу, свидетельствуя о любви Христа словом и делом, помогая нуждающимся и больным. Около четырех часов дня в одной хате, где находилась Юдифь, собралось много народа слушать чтение Евангелия и его пояснение.

В этот день Юдифь свидетельствовала о Христе с большой любовью. Господь в этот день казался ей таким близким, как еще никогда, как будто она видела Его своими глазами, стоящего посреди собрания. Собравшиеся слушали ее с большим вниманием. Вдруг во время ее свидетельства в дом вошли несколько вооруженных солдат. Как видно, они пришли для выполнения уже заранее принятого решения.

«Разойдитесь сейчас же по домам, если хотите остаться в живых! — заявил слушателям один из вошедших. — Нам нужно только вот эту...» — при этом он указал на стоящую Юдифь.

При этих словах один из вошедших с обнаженной шашкой в руке направился к девушке, державшей в руке открытую Библию.

Слушатели, привыкшие уже к массовым убийствам, зная, что эти люди не остановятся ни перед чем, выбежали из дома, стараясь как можно скорее уйти от места нового убийства. Юдифь осталась одна среди своих палачей.

«Ты кто такая? — обратился к ней подошедший. — Кто послал тебя сеять этот дурман среди людей? Кто подкупил тебя идти и призывать находящихся в нашей армии солдат к любви к своим ближним и врагам, когда они должны уничтожать без всякой пощады всех белоручек подобных тебе? Отвечай сейчас же, это твой последний допрос!»

Юдифь молча с сожалением глядела на стоявших перед ней вооруженных людей, и после минутной паузы ответила:

«Кто я, вы, наверное, уже давно знаете, впрочем я могу сказать вам еще раз, что я еврейка, но обратилась ко Христу, сделалась Его последовательницей и Его ученицей. Он послал меня ко всем людям и к вам, чтобы сказать, что Он умер за всех людей и за вас, что Он любит вас и теперь призывает еще раз обратиться к Нему всем сердцем и бросить свою порочную жизнь.

Он купил меня, отдавши для этого в жертву Самого Себя. Он уплатил за меня ценой Своей крови на Голгофском кресте. Это Он сделал и для вас. Он любит вас святой любовью и послал меня возвестить вам об этой любви сегодня».

«Зиньков, прикажи твоей шашке, чтобы она заставила замолчать этот язык, довольно, мы уже наслушались таких речей! — закричал начальник группы солдату, задававшему вопросы. — Впрочем, не стоит загрязнять ее кровью пол этого дома, отведите ее в сарай или конюшню!»

«Следуй за мной», — приказал Юдифи стоявший около нее, направляясь вон из дома. Остальные с обнаженными шашками в руках окружили ее. Все направились к стоящему за домом заброшенному сараю.

Юдифь видела, что теперь настал последний момент ее жизни здесь, на земле. Еще мгновение и она соединиться на веки со своим Искупителем и Господом! Идя посреди вооруженных людей без малейшего страха, она все время говорила о любви Иисуса к ним и о необходимости для них отдать Ему свои сердца.

Войдя в сарай, она сейчас же упала на колени и в последний раз обратилась к Богу с мольбой за своих родителей:

«Я к Тебе отхожу, о, мой Спаситель и Господь, но Ты знаешь, что здесь остаются еще те, которых я так горячо любила. Молю Тебя, мой Бог, не дай погибнуть им в их грехах, но обрати их к Себе! Прости мою маму за ее поступок со мною, не вмени ей этого греха!»

Какая-то сила удерживала руки палачей, пока Юдифь возносила свое последнее моление к Богу. Они были точно парализованы и молча смотрели на склонившуюся девушку. Невидимая рука удерживала их от грубостей и издевательств над нею.

«Прости, мой Господь, и этих бедных людей, которые хотят прервать мою земную жизнь. Не вмени им этого греха, но коснись Твоею пронзенною рукой их сердец и обрати их к Тебе! Прости и не вмени моей крови, ибо они не знают, что делают!»

При последних словах над наклоненной головой Юдифи со свистом блеснула в воздухе шашка и несколько раз опустилась на ее голову и тело. Последние слова молитвы замерли на ее устах, струя крови обрызгала палачей...

Обменявшись взглядами, палачи, молча, вышли из сарая. Спокойствие, с которым Юдифь встретила смерть, и ее последняя молитва за них поразили их жестокие, загрубелые в преступлениях сердца и сковала уста, заглохшая совесть заговорила, понурив головы, они, так же молча удалились.

На второй день дедушка, находившийся в другом селении, узнав о смерти Юдифи, пробрался рано утром тайно от убийц на место ее смерти, но не имея возможности похоронить умершую со своими сотрудниками, просил об этом местных жителей, которые и совершили над ней обряд погребения. Никто из ее друзей и близких не присутствовал при этом, но Тот, для Которого она жила и за Которого умерла, присутствовал при погребении ее останков и, через ее смерть, говорил к погребавшим ее крестьянам.

* * *

«О, как любила она людей! — говорили со слезами на глазах крестьяне, опускавшие ее бездыханное тело в вырытую яму. — Сколько оказала она добра в нашей местности больным и нуждающимся в помощи! При этом она делала все это не ожидая благодарности со стороны людей, ни от кого не брала за свой труд. Всегда говорила: «Мне уже за все уплатил мой Искупитель Христос». Видно, она любила всем сердцем Бога! Ведь была еврейка, а как почитала Христа, как горячо молилась Ему!»

«Да, как говорила, так и жила, слово не расходилось у ней с делом», — заметил другой.

«Вот и книжечку, из которой она всегда читала так много хорошего, держала и после смерти в своей застывшей руке! Видно, она была ей дорога! Тоже, умерла на коленях, молилась перед смертью!» — Крестьянин вытер при этом полой своей шубы крупные слезы, бежавшие по заросшим бородою щекам. — «Может быть, мы и книжечку положим вместе с нею?» — сказал другой, уже взявший земли на лопату.

«Ну да, это правда, — согласились остальные, — вот в ней и листки облиты ее кровью, пусть она похоронена будет вместе с нею!»

«Царство тебе небесное, милая барышня, мы не знали тебя, кто ты была, где твоя родина? Но ты всех нас так любила, и мы знали и видели это!» — С этими словами они начали заваливать землей яму с опущенным в нее телом.

«Ах, если бы Бог послал к нам, грешникам побольше таких добрых людей! — проговорил вновь со вздохом один из засыпавших могилу. — Почему так много злых, а мало добрых, и даже этих последних убивают? Вот в нашем районе их несколько человек, и им, бедным, даже нельзя показаться сюда, чтобы похоронить свою сотрудницу. Их тоже сейчас же убили бы!»

«Тсс, Федор, об этом ничего не говори, кто знает, не равен час, наш разговор может быть услышан, и мы навлечем беду на оставшихся».

Земля скрыла навсегда холодное бездыханное тело Юдифи. Никто уже больше не увидит ее в своей среде. Но дело любви, которое она совершала на земле, будет жить еще долго в сердцах тех, которые испытали на себе эту любовь. Многие, видевшие и слышавшие ее люди встретят и увидят ее во славе Того, Которого она любила всем сердцем. Многие жемчужины будут сиять в ее венце, которым увенчана будет ее головка в вечности.

«Она ожидала Его, и Он пришел за нею и взял ее от земли, — сказал дедушка своим, собравшимся после ее смерти сотрудникам. — Будем же подражать ее святой жизни. Да пошлет Он взамен ее еще много таких же самоотверженных работников! Нива побелела, а делателей мало. Она уже убрала свою, предназначенную ей Богом, полосу. Жила мало, а делала много, и Он отозвал ее к Себе. Невеста Христа отошла к Своему Небесному Жениху.

Мы еще остались, видно для нас с вами еще не все окончено: не будем же робкими и ленивыми, будем с ревностью совершать предназначенное для нас дело. Нам предстоит тот же путь, да поможет нам Сам Господь! Пусть не смущает нас, оставшихся, потеря Юдифи, пойдемте дальше...»

* * *